Последний поезд на Лондон

– Вырастешь, будешь красоткой, как сестра, – сказал он, обращаясь к кудрявому затылку. – Может быть, не умнее, чем она, зато уж точно скромнее, чего я ей и желаю. – Потом, наклонившись к Зофи так близко, что ей стало неприятно, он произнес: – Передай своей матери несколько слов от меня. Скажи ей, что герр Ротшильд был счастлив передать в наше пользование свой скромный дворец на Принц-Ойген-штрассе. Он уверяет нас, что евреи так же заинтересованы в том, чтобы покинуть Вену, как мы в том, чтобы им помочь, и он очень рад, что именно в его доме разместилось бюро еврейской эмиграции. К тому же он решил, что домов у него и так слишком много. И хотя он высоко ценит усилия твоей матери, однако хочет ее предупредить: дальнейшие публикации на эту тему могут повредить и ему, и ей. А также, добавлю от себя, тебе и твоей сестренке. Запомнила?

Зофи повторила:

– Герр Ротшильд был счастлив передать свой скромный дворец на Принц-Ойген-штрассе в ваше пользование. Он заверяет, что евреи так же заинтересованы в том, чтобы покинуть Вену, как вы в том, чтобы помочь им в этом, и он рад, что именно в его доме разместилось бюро еврейской эмиграции. К тому же он решил, что домов у него и так слишком много. И хотя он высоко ценит усилия моей мамы, но хочет ее предупредить, что дальнейшие публикации на эту тему могут повредить ему, ей и нам с Иоганной.

Эйхман снова захохотал своим уродливым смехом, повернулся к двери и сказал своей овчарке:

– Зверь, похоже, мы наконец встретили тебе ровню.

– Зозо, мне не понравился этот дядя, – сказала Иоганна, пока Отто, стоя у окна, следил за нацистами.

Он хотел убедиться, что они убрались из дома все до единого. Вот они высыпали из подъезда, расселись по машинам, причем адъютант придержал заднюю дверцу для собаки. Взревели моторы, машины, одна за другой, выехали со двора и повернули за угол. Но Отто не отходил от окна, уверенный, что они еще вернутся.

Наконец он опустил штору, включил свет и поднял ковер в спальне. Кэте вылезла из тайника и, ни слова не говоря, обняла дочерей.

– Кэте, – начал Отто, – ты должна перестать писать. В самом деле…

– Отто, этих людей и так лишили всего, – перебила его Кэте. – Им позволено иметь лишь выездные визы да надежду, что кто-то из-за моря оплатит им проезд в Шанхай, единственное место на земле, где им еще открыты двери.

– Я прокормлю и тебя, и девочек. Сдам свою квартиру, перееду сюда. Так будет проще, и я не буду чувствовать…

– Отто, кто-то должен бороться с несправедливостью!

– Ты проиграешь, Кэте! – настойчиво повторил он. – В одиночку такие битвы не выигрываются!

И тут Зофия Хелена тихо сказала:

– Но единица всегда больше ноля, дедушка, хотя математически ноль, конечно, интереснее.

Отто и Кэте с удивлением посмотрели на нее.

Но вот Кэте поцеловала дочь в макушку:

– Единица всегда больше ноля. Верно. Твой папа научил тебя правильно.

Хрустальная ночь

В промозглой комнатенке еще одна лампочка мигнула и погасла, а Штефан все раздумывал над своей последней пешкой, не поднимая глаз от шахматной доски, чтобы не видеть, как папа старается игнорировать хаос, бушующий на улице. Они, как могли, починили дверь: косяки закрепили добытыми где-то гнутыми гвоздями, в щели напихали старых газет, но топот сапог в нижних этажах дома все равно проникал через покореженную раму, а улица, вернее, гомон и холод врывались внутрь через тонкое, в одно стекло, окошко гостиной для прислуги.

Он поднял голову и увидел маму. Она сидела в кресле, съежившись под одеялом, и, кажется, даже не пошевелилась с тех пор, как начался шум за окном, сразу после четырех утра.

– Мама, может, перенести тебя на шезлонг или лучше в постель? – предложил он.

– Не сейчас, Штефан, – ответила она.

Штефан встал, снял перчатки, положил их на стол рядом с шахматной доской, наклонился к жаровне и подложил в нее уголек: жалкая попытка пробить хотя бы маленькую брешь в массивной стене холода. В спальне родителей, бывшей комнате прислуги, дверь была тоже слишком узкой для маминого кресла, и им пришлось вынуть косяки, так что внутри было ничуть не теплее. На жаровни во всех трех комнатах не хватало угля; в сущности, его было так мало, что не удавалось обогреть даже одну.

– Пойду проверю, закрыто ли окно в комнате Вальтера, – сказал он.

– В нашей комнате, – поправил его братишка.

Новая комната нравилась ему не больше, чем Штефану, который терпеть ее не мог, зато малыш был в восторге оттого, что делит теперь спальню со старшим братом.

– Ты только что проверял, – заметил папа.

Но Штефан уже шагнул в соседнюю комнатенку, тоже без дверных косяков. Там он бросил быстрый взгляд в окно на улицу, где громили витрины разбушевавшиеся юнцы, которых никто не останавливал. Кого-то волокли из дома напротив. Штефану показалось, что это герр Кляйн, бывший владелец газетного киоска, но разглядеть он не успел – толпа сразу сомкнулась вокруг несчастного. Его запихнули в кузов грузовика, полный людьми.

Штефан скорее почувствовал, чем увидел, как к нему подошел Вальтер.