Последний поезд на Лондон

Штефан свесил голову с крыши и заглянул в окно. Мама в кресле на колесах подвигалась к патефону, а Вальтер одной рукой держал за лапу плюшевого кролика, другой пытался выровнять покосившийся столик, на котором тот стоял. Штефан уже протянул руку к створке, когда дверь комнаты распахнулась. Вальтер обеими руками прижал к себе кролика, точно защищая, а Штефан снова втянулся на крышу.

– Вальт, – донеслось до него. – Фрау Нойман…

Вальт? Штефан прислушался.

Кто-то со стуком расставлял фигуры на шахматной доске.

– Мы не знаем, где он, – произнесла мама.

– А ты, Вальтер? – спросил первый голос – голос Дитера. – Ты знаешь, где сейчас твой брат?

– Он не знает, – твердо сказала мама.

– Я могу ему помочь, – продолжал Дитер. – Он же мой друг. Я хочу помочь.

Штефану хотелось верить Дитеру, хотелось, чтобы тот ему помог, хотелось не быть одному в эту страшную ночь. В конце концов, никаких других голосов, кроме Дитера и мамы, он не слышал. Может быть, Дитер и впрямь вернулся, чтобы помочь ему. Но к воспоминаниям о том, как они с Дитером гоняли на велосипедах, обследуя окрестные кварталы, как репетировали пьесы, как вместе бродили по кафе в поисках Стефана Цвейга, примешивались и другие: хохот Дитера там, в парке, когда нацист снова и снова заставлял Штефана маршировать, вскидывая ноги.

Дитер не хуже остальных знал о привычке Штефана выбираться через окно на крышу, спускаться по стволу дерева на улицу и растворяться в ночи. Штефан разрывался между двумя противоречивыми желаниями: бежать от Дитера, который, как он думал, полезет сейчас за ним на крышу. Зачем? Чтобы спасти? Или чтобы посадить в грузовик? Или остаться и защитить от него маму и Вальтера, если окажется, что тот задумал дурное.

– Даже Петер не знает, где сейчас Штефан, – прозвучал голосок Вальтера.

Штефан вытер ладонью лицо и посмотрел вдаль: в разных местах города, вплоть до самого горизонта, полыхали пожары. Нет, с Дитером ему не сладить, физически тот куда сильнее его, а значит, если его поймают, маму и Вальтера обвинят во лжи.

Мысленно Штефан стал набрасывать кратчайший путь от дома до подземелья. Все равно идти больше некуда. Главное – незаметно спуститься с дерева, а там всего двадцать пять шагов по Рингштрассе – двадцать пять смертельно опасных шагов, учитывая обезумевшие толпы вокруг, – и киоск с входом в подземелье. Или наоборот, спуститься по заднему фасаду и дойти до люка на полпути к Михаэлерплац – так, конечно, дольше, но, может быть, безопаснее, поскольку меньше риска попасться кому-нибудь на глаза. Или все же довериться Дитеру? Что выбрать? И есть ли у него вообще выбор?

Новости

– Труус?

Вздрогнув, она подняла голову от приемника на узком столе. Перед ней стоял Йооп, в пижаме, лунный свет падал на него из окна.

– Я не хотела тебя будить, – сказала Труус.

Она специально не включала свет и так сильно убавила громкость, что слышала голоса, лишь приложив ухо к самому приемнику.

– Пойдем в постель, Труус. Тебе надо отдохнуть.

Она кивнула, продолжая сидеть в кресле. Это было абсурдом. Вернувшись от Грунвельдов, где так хорошо провели вечер, они с Йоопом включили радио, чтобы потанцевать босиком, – они часто делали так, прежде чем заняться любовью. Но никакой музыки по радио не передавали. Весь радиоэфир был занят одним – жуткими новостями из Германии: Рейх пылал, охваченный огнем пожаров, зажженных по случаю гибели малозначительного служащего немецкого посольства в Париже, – его застрелил польский мальчик, мстя за родителей, застрявших на польско-германской границе. Германия выпроводила их со своей территории, а Польша не хотела пускать на свою.

– Вся полиция Берлина поднята по тревоге с восьми вечера, и черная гвардия тоже. Беспорядки наверняка уже ликвидировали, – сказал Йооп.

– Передают, что избивают даже женщин, – ответила Труус. – Пьяные от безнаказанности толпы весь день и всю ночь гоняют по улицам евреев. Ты представляешь? А мы в это время весело смеялись за обедом. Вальсировали, ничего не подозревая.

Йооп покачал головой:

– Если немцы и теперь не возмутятся, на них можно поставить крест.

– Геббельс выступил во второй раз за день, призывал к порядку, но его, похоже, не услышали.

– Его слова – что свисток для собаки, – возразил Йооп. – Я же говорил. Помнишь, еще тогда, когда мы слышали, что он сказал на их сборище в Мюнхене? Сначала он сообщает о смерти фом Рата и тут же, не переводя дыхания, говорит о заговоре евреев, о том, что партия не планирует никаких акций отмщения, но, если их организуют сами люди, вмешиваться тоже не будет.

– Но какой в этом смысл? – недоумевала Труус. – Почему одна-единственная смерть в Париже привела к тому, что теперь полыхает весь Рейх?