Последний поезд на Лондон

– Привет, Вальт! – Он подхватил малыша на руки, прежде чем тот успел заметить, что происходит.

Вернувшись в гостиную, где окно было занавешено, Штефан сел за стол и, не думая, двинул вперед свою пешку, грозя отцовской ладье. Тот выдвинул на диагональ королеву, и пешка пропала, а с ней и шанс Штефана заменить потерянную еще раньше королеву. Он знал, что ему пора сдаться. Понимал, что вот-вот проиграет, помнил слова папы: не важно, чем закончится для тебя партия, поражением или победой, игру надо завершать, как только становится понятен ее исход. Смысл шахмат не в выигрыше, а в учебе, и, если партия больше ничему не может тебя научить, не стоит терять на нее время. Но если он прервет игру сейчас, они вернутся в мир, где на улице царит хаос, а по лестницам особняка топочут сапоги. Штефан нервничал, слыша, как ходят и разговаривают в их комнатах нацисты. Конечно, за последние месяцы он к этому привык, но сегодня их что-то очень много, и кричат они так громко, что слышно даже здесь, наверху.

– Герман, Штефан, на крышу, скорее! – раздался тревожный шепот матери, и в ту же секунду по лестнице, ведущей на этаж прислуги, загрохотали сапоги.

Штефан распахнул окно, скользнул на карниз и, пользуясь кариатидой как опорой, взобрался на крышу. Свесившись оттуда, он протянул руку отцу. Тот вскочил на подоконник, но пошатнулся, теряя равновесие.

– Папа! – крикнул он и толкнул отца назад, в комнату, чтобы тот не выпал из окна на улицу. – Папа, держи меня за руку, – сказал он уже спокойнее, надеясь, что с его помощью отец сделает еще одну попытку выбраться на крышу.

– Беги! – отвечал отец. – Беги, сын!

– Но, папа…

– Уходи, сынок, уходи!

– Но куда?

– Если мы не будем знать, то никому не скажем. Уходи скорее! И не возвращайся, пока не будешь знать, что опасность миновала, обещай. Не подвергай опасности маму.

– Я… Прячься, папа!

– Уходи!

– Поставьте «Аве Мария», когда можно будет вернуться. Она на патефоне.

– Может быть, этого не будет никогда, – ответил отец и притворил окно, оставив незаметную щелку.

– Герман! – торопила его мама.

Штефан, свесив голову с крыши, видел, как отец залез в платяной шкаф. Вальтер закрыл за ним дверцу – малыш Вальтер, который был слишком мал, чтобы понимать, что происходит, все же понимал, несмотря на все попытки взрослых уберечь его от этого понимания.

Через секунду дверца шкафа вновь открылась, и рука отца втянула Вальтера внутрь.

Когда мама подкатила к шкафу свое кресло и подперла им дверцу снаружи – слава Богу, что она осталась в кресле! – Штефан и приоткрыл створку окна. Пусть лучше нацисты лезут за ним на крышу, они все равно его не догонят. А вот если они заберутся в шкаф и найдут там отца, то он обречен.

Обречен. Штефан коснулся нижней губы, нащупал бугорок на месте плохо зарубцевавшейся раны. Да, уж он-то знал, на что способны эти люди.

Лежа на крыше, Штефан слышал, как нацисты колотили в дверь их квартирки, как они ворвались внутрь, как приступили к маме:

– Где твой муж?

Он был уверен, что они не заберут Вальтера. Зачем им такой малыш, одни хлопоты. С другой стороны, нацисты с каждым днем заходили в своей жестокости все дальше, раз за разом совершая то, на что он не считал способными даже их. Но поделать ничего было нельзя: если возьмут его, Штефана, некому будет помочь маме, а без помощи она не проживет.

Короткими перебежками он пробрался по крыше к дереву, которое росло под окном его бывшей комнаты, и сквозь ветки стал смотреть вниз. На тротуаре стоял часовой с собакой: огромной, уродливой зверюгой. Хотя при чем тут пес, это же не его вина. Собаки всегда делают только то, что велят им хозяева, – такова их природа.

Вечер в гостях

Труус и Клара ван Ланге сидели за стойкой в доме Грунвельдов на Ян-Лёйкенстраат, где проходил вечер по сбору средств для Нидерландского комитета по делам детей-беженцев. Такие встречи теперь проводились то и дело – правда, немного реже в последнее время, когда погода ощутимо повернула к зиме и о садовых вечеринках уже не было речи. За женщинами, в глубине холла, стояли ящики для пожертвований, доверху заваленные одеждой. Последняя пара приглашенных подошла записаться в журнале регистрации. Подготовка к обеду шла, видимо, как было задумано, и госпожа Грунвельд тоже стояла у стойки, приветствуя гостей. Труус наблюдала, как хозяин дома повез спать Грунвельда-младшего: в этом доме, куда она так часто привозила малолетних беженцев из Германии, полно было своих детей. Где-нибудь в ящике стола или шкафа лежит и тот гребешок, которым они пытались вычесать вшей у мальчика Беньямина (как же его фамилия?). Но пришлось сдаться и побрить его наголо. Вшей оказалось слишком много, и ничего поделать было нельзя.