Последний поезд на Лондон

Юношей арестовывали вместе с мужчинами.

Штефан ждал. Он был умен и не спешил раскрывать свои секреты.

– Мы почти ничего не знаем, – ответила Кэте, – только что часть арестованных отвезли в трудовой лагерь под Мюнхеном, в Дахау. Можно сказать, рядом. Другие еще в пути, кого-то везут в Бухенвальд, кого-то – в Заксенхаузен. Мы делаем все возможное, чтобы выяснить.

– Я слышал, что нацисты могут отпустить отца, если я оформлю ему бумаги для эмиграции. А я не знаю как. – Глаза мальчика наполнились слезами.

Кэте медленно, чтобы не напугать, шагнула к нему и обняла его за плечи:

– Конечно, откуда тебе знать. Откуда нам всем знать. Сейчас никто ничего не знает, Штефан. Но я… я выясню все, что смогу, обещаю. Твоя мама сможет… – Господи, да ведь мама мальчика прикована к инвалидному креслу, она умирает; для Кэте давно уже стало чем-то вроде навязчивой идеи собирать сведения о семье этого мальчика, первого друга ее дочери, хотя их дружба и не пережила эти страшные времена. – Ох, извини. Конечно, она не сможет, – перебила журналистка сама себя. – А твоя тетя уехала…

– В Шанхай.

– Может, попробовать консульства? – предложил Рик.

Кэте, желая подбодрить Штефана, сжала ему руку. Потом вернулась к столу и начала выписывать адреса на листок.

– Иди сначала к швейцарцам, потом к британцам и к американцам.

– Вчера я провел в американском посольстве весь день. Они ничего не хотят делать.

– Да, список очередников у них огромный, – заметил Рик.

– Тогда иди к остальным, – сказала Кэте. – Проси визу отцу, но и остальным членам семьи тоже. Говори всем, что твоего отца арестовали. Это может… Может, тогда на твой запрос обратят особое внимание. Обращайся куда только можно, и поскорее. А я пока выясню, что с ним. Позвони мне…

– У нас больше нет телефона, – дрогнувшим голосом произнес мальчик, точно считал это своей личной виной, а не тех, кто сейчас радостно занимал дома и особняки евреев, сгоняя бывших хозяев в тесные квартирки на острове Леопольдштадт.

И как мог их мир столь разительно измениться за какие-то месяцы? Еще в начале года Австрия была свободной страной, народ и правительство которой приняли совместное решение сохранять независимость. И как она, Кэте, могла так ошибаться в своих соседях? Как могла не замечать ненависть, которая таилась в людях, пока Гитлер не выпустил ее на свободу?

– Ничего, Штефан, – сказала она, наблюдая за Риком, который встал и открыл входную дверь, – ему явно хотелось, чтобы мальчик поскорее ушел, и в то же время не хотел показывать это. – Ничего. Заходи потом, поговорим. Если меня не будет, где-нибудь тут будет лежать записка с твоим именем. В ней я напишу тебе все, что узнаю.

Рик захлебнулся страхом:

– Но… мы…

Его взгляд был устремлен за дверь, к линотипу: нацисты изувечили его, но из строя вывести не сумели. Машина стояла молчаливым напоминанием об огромности взятой ими на себя задачи, к которой, как совершенно справедливо считал Рик, им пора возвращаться. Можно помогать или одному человеку, или людям, но делать и то и другое сразу не получится, даже если смелости не занимать.

Кэте выдвинула ящик стола:

– Я приклею записку скотчем ко дну этого ящика. Если, когда ты придешь, меня не будет, выдвини ящик и пошарь в нем хорошенько, ладно? – (Штефан, опустив голову, повернулся, чтобы уйти.) – Штефан… старайся не привлекать к себе внимания, хотя бы первое время. Ты живешь не в еврейском квартале, и это хорошо. Эти нацисты терроризируют сейчас евреев в их кварталах. – Неужели это спасло его от ареста? – И никому не говори о том, где ты прячешься, для их же безопасности. Ты меня понял? Не говори маме. Зофии Хелене тоже не говори. Никому.

«Пожалуйста, не говори ничего моей дочери, – молилась она про себя, глядя уходящему мальчику в спину. – Не подвергай ее опасности, пожалуйста». Хотя, если вдуматься, это было смешно. Штефан, ставший первым другом Зофи, при всем желании не мог подвергнуть ее опасности большей, чем та, которой уже подвергла ее мать своим неумеренным чувством долга и справедливости.

Когда мальчик тихо выскользнул из редакции на улицу, Рик, чей страх готов был прорваться обвинениями, повернулся к Кэте.

– Знаю, Рик. Я все знаю, – опередила его она, ведь тревожиться о судьбе одной-единственной жертвы было для них непозволительной роскошью; их ждали другие дела. – Но этот мальчик… всего полгода назад это был просто мальчик, который пришел сюда, а в кармане у него лежали шоколадные конфеты. Он стал настоящим другом Зофи, первым из ее сверстников, кто не смотрел на нее как на чокнутую. И потому что он относился к ней как к ровне, так же к ней отнеслись и все его друзья.

– Просто он появился, как призрак, – сказал Рик. – Ты хотя бы слышала, как он входил?

И тут, несмотря на все ужасы, творившиеся вокруг, Кэте не сдержала улыбки:

– Это Зофи виновата, она его научила. Ей нравится изображать Шерлока Холмса.

Магия королевской крови