Последний полицейский

— Нет, ты не сменишь. Ты полисмен до мозга костей, Хэнк, — она смотрит мне прямо в лицо, а я чуть-чуть подаюсь вперед и встречаю ее взгляд. Вдруг ловлю себя на мысли, яростной и мучительной, что это в последний раз. Я никогда больше не влюблюсь. Это в последний раз.

— Падающий астероид застанет тебя с вытянутой вперед рукой и криком: «Стоять! Полиция!»

Не знаю, что на это сказать. Право, не знаю.

Я чуть наклоняюсь, а она вытягивает шею, и мы целуемся. Очень медленно, как будто все время мира принадлежит нам. На середине поцелуя мне под ноги лезет пес, тычется носом, и я тихонько отпихиваю его в сторону. Наоми обнимает меня за шею, ее пальцы прокрадываются за ворот рубашки. Закончив первый поцелуй, мы целуемся снова, сильно и торопливо, а когда отрываемся друг от друга, Наоми предлагает перейти в спальню. Я снова начинаю извиняться — у меня нет настоящей кровати, только матрас на полу. Не собрался купить. Она интересуется, сколько я здесь живу, и я отвечаю — пять лет.

— Ты, похоже, и не собирался покупать, — бормочет она, притягивая меня к себе.

— Наверно, ты права, — шепчу я и увлекаю ее на пол.

* * *

Много позже, в темноте, когда веки начинают слипаться, я шепчу Наоми:

— Какие стихи?

— Виланеллы, — шепчет она в ответ, и я признаюсь, что не знаю этого слова.

— Виланелла — это стихотворение из девятнадцати строк, — ее дыхание щекочет мне шею. — Пять терцет из трех рифмованных строк каждая. Первая и последняя строки первой терцеты, чередуясь, становятся последней строкой каждой следующей терцеты.

— Понятно, — говорю я, не слишком вникая. Меня больше волнует электрическое прикосновение ее губ к моей шее.

— А заканчивается катреном: четыре рифмованных строки, где последние две строки снова повторяют первую и последнюю строку первой терцеты.

— О-о-о, — тяну я и добавляю: — Без примера не разобраться.

— Есть много очень хороших.

— Прочти мне свою.

Она смеется — легкий теплый выдох мне в ключицу.

— Я еще только первую пишу. И она не окончена.

— Только одну?

— Одну, но великую. До октября. Таков мой план.

— О-о-о…

Минуту мы лежим тихо.

— Вот, — говорит она. — Я прочту тебе знаменитую виланеллу.

— Не хочу знаменитую, хочу твою.

— Это Дилан Томас. Ты, может быть, уже слышал. В последнее время она часто появлялась в газетах.[4]

— Стараюсь поменьше читать газет, — качаю головой я.

— Странный ты человек, детектив Пэлас.

— Мне это многие говорят.

* * *

Поздно-поздно ночью я просыпаюсь и вижу Наоми в дверях. Она в одном белье, красное платье подняла над головой, собираясь надеть. Заметив мой взгляд, она без смущения улыбается и спокойно заканчивает одеваться. Даже в бледном свете из коридора я вижу, что на губах у нее не осталось помады. Она выглядит прекрасной и беззащитной, как новорожденное существо.

— Наоми?

— Да, Генри. — Она закрывает глаза. — Еще кое-что… — Открывает глаза. — Еще одно.

Я заслоняюсь ладонью от лунного света, всматриваюсь в нее. На груди у меня скомканное одеяло, ноги свешиваются за край матраса.

Она садится на постель в ногах, спиной ко мне.

— Наоми?

— Забудь.

Она коротко встряхивает головой, снова встает и заливает меня потоком слов в темноте:

— Генри, просто знай, что бы там ни было, как бы все ни кончилось — это было хорошо, по-настоящему, правильно.

— Да, конечно, — говорю я. — Да. Да.

— Хорошее. Настоящее. Правильное, и я этого не забуду. Ясно? Чем бы ни кончилось.

— Ясно, — говорю я.

Она склоняется надо мной, крепко целует в губы и уходит.

Глава 13

— Пэлас?

— Что? — Я сажусь, озираюсь. — Алло?

Я так привык просыпаться от звонка телефона и не сразу соображаю, что снилась мне не Элисон Кечнер, а Наоми Эддс, и еще я вспоминаю, что это был не сон. Наоми настоящая, она существует, я ищу ее взглядом, а ее нет. Шторы открыты, зимнее солнце набросало желтых прямоугольников на смятую постель. А в трубке орет женский голос:

— Вам известно, какое наказание сейчас предусмотрено для выдающих себя за государственного служащего?

О, боже, только не это! Фентон!

— Да, мэм, известно.

Кровь, пробирка с кровью. Хазен-роуд.

— Тем не менее я вам напомню.

— Доктор Фентон…

— Лицо, выдавшее себя за представителя государства, карается заключением на срок от десяти до двадцати пяти лет согласно статье шестой, предусматривающей автоматическое тюремное заключение до суда. Которого и не будет.

— Я знаю.

— То же наказание для препятствующих уголовному расследованию.

— Можно я объясню?

— Нет, спасибо. Если вас через двадцать минут не будет в морге, отправитесь в тюрьму.

Две минуты, чтобы одеться, и две минуты, чтобы снять и заменить повязку на глазу. Закрывая входную дверь, я оглядываюсь. Шезлонги. Пустая винная бутылка. Ни следа одежды Наоми: ни сумочки, ни пальто, ни отпечатков каблуков на коврике. Даже аромата духов не осталось.

Но это было. Закрываю глаза и чувствую след ее пальца, скользящего по коже от затылка к спине. Не сон.

Двадцать минут, сказала Фентон, а она не шутит. Я всю дорогу до больницы превышаю дозволенную скорость.

* * *