Последний польский король. Коронация Николая I в Варшаве в 1829 г. и память о русско-польских войнах XVII – начала XIX в.

Однако, прежде чем говорить собственно об образах на полотне, стоит обратить внимание, что название картины акцентирует внимание на той роли, которую сыграла в этих событиях императрица. Действительно, Александра Федоровна была в это время в Варшаве исключительно заметной фигурой. Это вполне понятно – ведь поляки впервые за несколько десятилетий могли увидеть свою королеву[772]. Король Станислав Август официально в браке не состоял, а герцогиня Варшавская, супруга Фридриха Августа, до Варшавы так и не добралась. Император Александр I отказывался брать с собой в Варшаву императрицу Елизавету Алексеевну. Вероятно, монарх полагал, что появление жены рядом с А. Чарторыйским, с которым у императрицы был многолетний и широко известный роман, может скомпрометировать его или, по крайней мере, привнести ненужные коннотации. В 1818 г. во время открытия первого сейма в Варшаве появилась лишь вдовствующая императрица Мария Федоровна[773]. Приходившие в Петербург в середине 1820‐х гг. агентурные материалы между тем настойчиво упоминали желание поляков видеть императрицу: «Если бы нашему благодетелю Царю показаться в Польше, – писал один из агентов Третьего отделения, – поляки закричат, радостно запоют: „Vive Nicolas! Vive Alexandrine!“»[774]

Неудивительно поэтому, что в объявлении о коронации, которое герольды зачитывали на улицах Варшавы, снова и снова повторялось имя Александры Федоровны, императрице возносились молитвы, ей посвящались стихи. Внешность, манеры, поведение новой королевы обсуждались, вызывая восторг или, напротив, злословие. Так, мемуаристка Н. Кицка, указав на задержку с началом коронации, утверждала, что она была вызвана «ужасными капризами» императрицы – корона показалась Александре неудобной, поэтому она потребовала надеть ее на себя перед коронацией, появившись в зале уже с венцом на голове[775]. Другой современник, Михаил Чайковский, напротив, был восхищен императрицей: «Государыня танцевала превосходно, так изящно и оживленно, что ни одна полька не могла бы сравниться с нею»[776]. Интересно, что эпизод с танцующей в Варшаве Александрой Федоровной нашел свое отражение в брошюре, изданной в Париже в 1833 г. и описывающей заговор с целью ареста или даже убийства Николая I в момент коронации. Автор текста упоминал, в частности, что один из заговорщиков, отказавшийся от своего намерения и покинувший Варшаву, рассказывая о коронации людям вдали от столицы, «притворялся… что танцевал польского с царицею»[777]. Обратили современники внимание и на объятия императрицы и княгини Лович у Варшавского замка[778], которые, возможно, напомнили известный, многократно описанный и визуально воспроизведенный эпизод с объятиями Николая и великого князя Константина Павловича во время московской коронации. Без сомнения, Николай I отметил положительное воздействие, которое оказало присутствие императрицы на общественные настроения в Польше: Александра Федоровна сопровождала его в Польшу и в следующем году, когда монарх приезжал на открытие сейма.

Для сравнения отметим, что российские источники, в частности пресса, не уделяли присутствию императрицы в Варшаве какого-либо существенного внимания. Так, в «Северной пчеле» и «Отечественных записках» упоминания Александры Федоровны были немногочисленны и касались конкретных фактов, таких как путешествие в Варшаву отличным от императора путем, отбытие в Берлин по окончании обязательных коронационных торжеств и пр.[779]

Формирование образа Александры Федоровны в Польше, кроме апелляций к ее статусу новой польской королевы, очевидно, было связано и с ее происхождением. Императрица была прусской принцессой, представительницей дома Гогенцоллернов. В рамках ориенталистского взгляда на Россию этот аспект также оказался востребованным. Показательно опубликованное в «Варшавском курьере» стихотворение, в котором Александра, именовавшаяся, вполне традиционно, «помощницей» монарха и «матерью народа», была также названа «хорошей Ядвигой»[780]. В польском политическом нарративе образ Ядвиги обладал целым рядом значимых коннотаций: выйдя замуж за литовского князя Ягайло, эта средневековая польская королева обратила в христианство целый языческий народ, открыв дорогу к личной унии между Польшей и Великим княжеством Литовским. Популярный в польском обществе образ Ядвиги прямо выступал как указание на объединение Польши и Литвы[781]. Перенесение подобной образности на императрицу задавало новые коннотации: Александра-Ядвига по законам повествования оказывалась рядом с мужем-полуварваром и обретала таким образом почти цивилизаторскую миссию.