Последний польский король. Коронация Николая I в Варшаве в 1829 г. и память о русско-польских войнах XVII – начала XIX в.

Рассказывая о варшавской церемонии в своих «Воспоминаниях», глава Третьего отделения предложил иную трактовку – теперь коронация была «прочитана» им через призму последующих столкновений России и Польши. Указывая, что распространявшиеся по России «слухи» о коронации «не доставили никого удовольствия русским»[822], Бенкендорф пишет: «…поляки должны были почувствовать гордость… Мы же испытывали там тягостные чувства. Я не мог избавиться от болезненного и даже унизительного ощущения, которое предсказывало, что император Всея Руси выказывает слишком большое доверие и оказывает слишком большую честь этой неблагодарной и воинственной нации»[823]. Между прочим, стоит отметить, что этот пассаж граф поместил рядом с рассуждениями о том, что политика императора Александра I в отношении Польши, его стремление к объединению «всего, что было польским и могло быть польским» «затрагивало и оскорбляло Россию»[824].

Впрочем, подобное описание оскорбленного русского чувства и рассуждения о неверной политике империи на западных границах можно обнаружить и в текстах, написанных непосредственно в момент коронации. Они принадлежат перу прежде всего военных. Так, находившийся в мае 1829 г. на театре военных действий с Турцией генерал И. И. Дибич писал в своем письме императору: «Бог хотел бы, чтобы удовлетворение, которое Ваше Имперское Величество испытывает в Варшаве, было всегда стабильным и неизменным… но нужно особенно остерегаться… чтобы не попасть в ловушку их (поляков. – Прим. авт.) очевидной лояльности»[825]. В своих посланиях А. Х. Бенкендорфу генерал выражался с еще большей прямотой: «Пылкие патриоты видят в этом (в коронации. – Прим. авт.) снижение имперского достоинства… Разумные люди и настоящие друзья нашего государя ощущают важность… этого действа и молятся, чтобы оно обернулось установлением спокойствия и гармонии. Я же опасаюсь… и жалею всей душой Императора, так как я предвижу большие трудности…»[826] Дибичу вторил А. И. Нейтгард, выражавшийся в отношении коронации прямо и резко: «…все вообще является чем-то уродливым: черный двуглавый орел – отец белого одноглавого; они различны по природе и останутся таковыми»[827].

5.2. Эмоциональные нарративы: «Долг» и «благодарность»

Император убедил себя в необходимости коронации в Варшаве, но реализовать принятое решение оказалось для него делом нелегким. Это подтверждается тем, насколько противоречивым было поведение Николая во время пребывания в Польше. С одной стороны, император вел себя в столице Царства Польского крайне благожелательно – выражал интерес к польской истории, многократно упоминал храбрость польских войск, восхищался их превосходной выучкой, несколько раз, в знак расположения к жителям Варшавы, прошел по улицам города пешком и без охраны[828]. Современники прямо указывали, что во время пребывания в Варшаве Николай I «прилагал все усилия лично понравиться» полякам[829]. В этом он видел свой долг как императора.

С другой стороны, реконструируя действия Николая этого времени, можно заметить, что монарх испытывал серьезные психологические сложности и часто просто прятался от публики. Как уже упоминалось, достигнув Вильно во время поездки на коронацию, император начал отказываться от встреч с местными чиновниками и дворянскими представителями[830], а в церемониале коронации жителям города дозволялось «при проезде кортежа по улицам города опускать занавески в окнах»[831].

Некоторые польские авторы также оставили свидетельства, которые необходимо упомянуть в этой связи. Ю. Немцевич отметил в своих воспоминаниях, что во время произнесения коронационной клятвы император внезапно разрыдался и несколько минут не мог вымолвить ни слова[832]. Немцевич полагал, что поведение монарха было продиктовано тем, что он был глубоко тронут происходящим. Ю. Красинский, описывая церемониальное шествие от замка к собору Св. Яна, зафиксировал еще один знаковый эпизод – император и король то ли от усталости, то ли будучи расстроенным шел к костелу с большим трудом, его фактически внесли в собор члены свиты, а во время молитвы, которую совершил примас Воронич, Николай заплакал и долго не мог успокоиться[833].