Последний порог

Милан открыл глаза, взгляд его уперся в стену. Исчезло видение, солнечный пейзаж, кривые улички Обуды, легкий туман над Дунаем. Не чувствовал он больше и крепкого запаха сабольчского табака дядюшки Тракселя, словно все за несколько мгновений до того пережитое произошло не в прошлом году, а когда-то очень давно. Никогда больше не увидит он Обуды, не увидит матери, бедной набожной мамы, укоризненно глядящей на него, потому что сын не хочет ходить с ней в церковь. Милана внезапно охватило отчаяние, и в тот же миг он почувствовал мучительные угрызения совести, которых никогда раньше не испытывал. Как-никак его родители во многом отказывали себе, чтобы дать ему возможность учиться. Теперь он даже забыл о том, что не только учился, но и много работал, даже в летние каникулы не отдыхал, трудился от зари до позднего вечера. Мать надеялась, что, получив аттестат зрелости, он поступит служащим в банк, будет отдавать свое жалованье в семью, и тогда ей не нужно будет по двенадцать часов в сутки дышать едкими парами красок из лохани.

Милан прислонил голову к прохладной стене. Подошвы и щиколотки у него онемели, они сильно распухли и сделались синими. Он стал осторожно массировать их. С горечью подумал, что мог бы избежать битья, если бы его раньше привели на очную ставку с Клавечкой. Дядюшка Меньхерт был с ним искренен, но он не признался бы и в том случае, если бы не был предупрежден о последствиях провала. Какие глупости! Словно он и без того не знал, что сопутствует провалу. Отец достаточно порассказал об этом. Ему еще и пятнадцати лет не было, когда в их молодежной организации рассказывали о белом терроре. Потом Милан невольно подумал о том, как сложилась бы его жизнь, если бы учитель Сивош, когда Милан еще учился в шестом классе, не порекомендовал его в редакцию газеты и если бы он не встретился там с редактором Мохаи, а тот не обратил бы внимания на смышленого гимназиста — продавца газет. Много таких «если» наберется...

Так уж случилось. Просто иначе и не могло случиться. Жизнь его складывалась не из длинной цепи случайностей. Учитель Сивош обратил на него внимание, когда он в кружке самообразования делал доклад о вожде народного восстания 1514 года Дьерде Доже. Там присутствовал и этот подлец Каршаи, их учитель истории. Толстяку очень не понравился доклад, в котором утверждалось совсем не то, что он вбивал им в голову на своих уроках. Приятное волнение охватило Милана, стоило ему только вспомнить о разыгравшемся тогда скандале: «Дьердь Дожа был народным героем, настоящим революционером, а не изменником родины, и придет еще время — вы убедитесь в этом, господин учитель, сами увидите, что придет время, — когда с пьедестала сбросят памятник защитнику крепостного права Вербеци...»

— Кто сбросит? Отвечай, кто сбросит памятник?! — закричал, вскочив с места, толстяк Каршаи — лицо его сильно побагровело, глаза, казалось, вот-вот выскочат из орбит.

— Кто?.. — пожал плечами Милан. — Да вот все мы!

Ребята громко смеялись — ну и скандал!

Сивош пригласил Милана в библиотеку. Преподаватель венгерского языка и литературы, низенький, в очках, повесил халат на вешалку, поправил потертую фуфайку, сбившийся набок галстук, раскрыл, затем полистал лежавшую на столе книгу.

— Скажите, Радович, вы что — с ума сошли? — Сивош всегда обращался к ученикам на «вы», быть может, потому, что сам был еще очень молод. — Откуда вычерпаете ваши исторические познания? — Учитель поднял взгляд на стоявшего перед ним ученика, заложил руки за Спину, подошел к нему.

— Из ваших же слов, господин учитель, — спокойно ответил Милан. — Я повторил лишь то, что слышал от вас.

— От меня? Где вы слышали от меня такие слова о Доже?

— В рабочем клубе Шомоди-Бачо. Это было в пятницу, две недели назад.

— Вы посещаете рабочий клуб? Правила гимназии запрещают это, Радович.

Этот странный человек, видимо, считает его ребенком. Разве ему самому те же самые правила не запрещают ходить в этот клуб?

Вот так они и сблизились. Милан часто помогал Сивошу в библиотеке. Приводя в порядок книги, они подолгу разговаривали. Ученик узнал, что родители учителя живут в Татабанье, отец его работает механиком на шахте, выбран профсоюзным уполномоченным. О Милане молодой учитель знает все — что жизнь у него трудная, отец безработный, а Милану, возможно, придется бросить учебу.

— Это было бы глупо, — задумчиво вымолвил учитель. — Что-нибудь придумаем.

Через неделю он повел Милана в редакцию газеты «Делутани хирлап». Их принял некрасивый черноволосый человек средних лет. Низенький, сгорбленный, он курил одну сигарету за другой, держа ее длинными, пожелтевшими от никотина пальцами. И зубы у него желтые. Зрение, вероятно, довольно слабое, если судить по толстым стеклам очков.

— Это тот самый паренек, — сказал Сивош, показывая на Милана.