Последний приказ Нестора Махно

— Иди отсюда, гусар… Волам своим хвосты крутить. Бате скажешь — на всё село опозорился, но Лёва пока помолчит. Будешь должен. Флот наш тоже помолчит. Так, Феодосий? — обратился Задов к стоящему возле калитки матросу.

— Вот аж жалко. Кому рассказать — не поверят. Это кто кого привёл, Павло?

— Да ладно вам… Я первый раз. Пленные в штабе? В штабе! Потери есть? Потерь нет. И весь разговор. А патроны, так это… ну выпали.

— Иди, дрыхни дальше, хлопчина, с гостями мы сами разберемся. Задумали бы они худое — не стоял бы ты уже здесь, — Лёва отпустил бойцу подзатыльник такой силы, что шапка с его головы отлетела к забору.

— Вот, это другое дело, — пленные опустили руки, и, посмеиваясь, подняли с земли вещмешки. — Может, в хату проведете, до атамана? Или нам в хлеву ночевать?

— Та можно и в хату, у нас там НЗ есть. Неприкосновенный запас, — бодро ответил Щусь в предчувствии вкуса самогоночки, настоянной на прошлогодних ореховых перепонках.

Потому как хата считалась штабной, в ней никто не жил. Даже собаки не было во дворе. Никаких карт и документов, даже при желании, там было не сыскать. Сам батько Махно квартировался в другом месте и очень не любил, когда его без надобности тревожили.

Скорее этот двор служил махновцам местом сбора для совместного принятия решений и приютом для редких гостей. Именно такой случай и приключился этой ночью, правда, гости были незваные, и у Задова к ним имелось море вопросов.

— Ты Феодосий, душу не выворачивай наизнанку, как ты умеешь на подпитии. Слушай, да на ус наматывай. Пусть они говорят. Не перебивай и в споры свои теоретические не вступай. Понял? — упредил Лёва, рассмотрев на лице Щуся довольное выражение в предвкушении алкоголя. — И по фамилии меня не называй. А я тебя не буду. Только имя.

— Лёва… Ты ж меня знаешь.

— Так вот от того, что знаю, и прошу. Не выступай.

Гости скинули сапоги, отпили водицы колодезной и с радостью уселись на лавки возле пустого стола.

— Я Александр, а это Пётр, дружочек мой, — незнакомцы завязали разговор первыми.

— Саня и Петруха, значится… У нас тут всё просто, по-крестьянски… — Лёва полез на печку, откуда появилась бутыль с коричневатой жидкостью и свёрток в жирной бумаге.

— Феодосий, а где твой кортик? Сальца бы подрезать на закусочку.

— А это мы мигом, — даже глубокой ночью моряк не мог себе позволить выйти в люди без любимой портупеи. Правда, гусарский мундир он не накинул, посчитал, что тельняшки будет достаточно. Пленным оно как? Главное — первое впечатление, страх внушить, а кортик и кобура с парабеллумом на месте.

Щусь покромсал сало на крупные куски, пока Лёва разливал местного разлива коньяк по стаканам.

— Ну, тогда и мы в доле, раз наше досадное недоразумение так благополучно разрешилось.

Тот, который представился Александром, достал из котомки буханку хлеба, пяток вареных яиц и большую луковицу.

«Наше досадное недоразумение благополучно разрешилось…» — Лёва красноречиво посмотрел на Щуся, который схватил его мысль на лету.

— Давненько я, Лёва, с приличными людьми за столом не сиживал. Прям не припомню даже, когда последний раз с офицером пил. У нас в Севастополе за это сразу на гауптвахту сажали. У офицеров своя, у нас своя. А потом, как смута началась, так офицеры уже и не брезговали с нами за одним столом сидеть. Не все, правда, но то такое…

— Вы на Черноморском флоте служили? — поинтересовался Пётр.

— Было дело. С тех пор с бескозыркой расстаться не могу. Только лютый мороз и колючий ветер в лицо на полном ходу моего коня могут заставить сменить её на папаху, — иногда Щусь изъяснялся так витиевато, будто перед ним находились не сослуживцы и товарищи-анархисты, а юные барышни с раскрытым от удивления ртом.

— Он у нас романтик. Это у него от длительного общения с морем.

— Да! От этого никуда не деться! — Щусь снял бескозырку и повернул её золотыми буквами к гостям. — Вот! Пожалуйте! Лучшие, может быть, годы моей жизни! «Иоаннъ Златоустъ». Наливайте, друг мой Лев! Ибо рвётся душа моя морская на мелкие части в этой сухопутной дыре…

Лёва подвинул стаканы гостям, и, чокнувшись, они выпили по первой.

«Руки у них ухоженные, да выбриты гладко. Мужик, если бреется, так раз в неделю, а когда в путь идет, так бороду отращивает. Интеллигенция, не иначе. Да и луком не закусили. Яйцо почистили» — Лёва собирал в уме мелочи, позволявшие ограничить круг предположений об их гостях.

— Не, ну я офицеров уважал, конечно, что там говорить… И они меня уважали. У меня к ним вопросов не было, за исключением, если напротив друг друга не становились… Я же лучшим в экипаже был по боксу. Да… французский бокс… — Феодосий блистал красноречием, вопреки просьбе Задова.

— Феодосий Юстинович, у гостей может сложиться превратное впечатление, что вы командовали своим броненосцем, — Лёва попытался остановить поток речи Феодосия.

— Что вы, что вы, Лев, как вас по батюшке? — Спросил Александр.

— Николаевич. Лев Николаевич. — Ответил Задов, а Щусь при этом состроил такую комичную гримасу, что сам Лёва тоже не смог сдержать улыбку. Феодосий даже не задумывался до сих пор, что у Лёвки есть отчество.