Последний рассвет

Пропустив Шиничиро и Хаору, он примкнул к шестерым оставшимся, намереваясь разобраться с бандитами. На тропе вдоль храмовых построек быстро промелькнули два человека, и встала, как вкопанная, величественная фигура в капюшоне.

— Именем императора, приказываю сдаться! — воскликнул десятник.

Двор храма Кабукодзи и сосновая роща стали последним пристанищем патрульных.

Кротко подложив руку под голову, с широким позолоченным лицом и длинными косыми глазами из сапфира, Будда наблюдал за хладнокровной расправой с улыбкой мирной грусти на тонких губах, со своего мраморного ложа около озерца, в котором отражались сотни ярких звёзд.

Шиничиро, удирая, испытывал неприятное тоскливо-щемящее чувство, противоречивое и навязчивое, как стук осеннего дождя.

Глава 14

Всякий раз, когда долго не видел отца, Шиничиро тосковал. И теперь, понимая, что отца, несомненно, заберут на войну, волновался. Сердце билось чаще, изматывающая тревога и страх перед неизбежным не отпускали его… Вернуться в Ампаруа означало проявить слабость, но не увидеться с отцом Шиничиро не мог.

— Он должен знать, что не значит для меня ничего, — с горечью думал юноша. — Постоянно поучает, не воспринимает меня как бойца, никуда не берёт, игнорирует… хуже нет, — грустно глядя на усеянное крупными звёздами небо, он пытался сдержать слёзы, катившиеся по щекам. С остервенением втянув холодный воздух, тяжело задышал.

— Не могу больше, — Хаору замедлил шаг, и, наконец, зашатался на месте, согнулся. Сев на сумку, потеряно глядел на снег. — Не привык столько бежать, — по его лбу и щекам катились градины пота, дыхание вырывалось со свистом, с кашлем, пробирающим до самых кишок.

— Держи… Такисиро-сан, — ткнул Шиничиро.

В ослабевшие руки друга он вложил драгоценный клинок принцессы-разбойницы, указал в сторону маленького городка.

— Бросаешь меня? — Хаору замотал головой, как ненормальный, пытающийся отогнать злую навязчивую мысль. — Того, что есть, и так хватит на починку джонки, двинемся на юг вдоль берега… Эй, ты плачешь, Шидзин?!

— Закрой рот, Бамбуковый чурбан! — возразил Шиничиро, отвернувшись. — Мне нужно увидеть отца. Встретимся через два дня на развилке у Хинго. Чтобы к тому времени починил развалюху и запасся жратвой, а то твоё нытьё убивает меня. О жилье подумаем позже. И ни слова больше! — кулаком пригрозил он. Глубоко вздохнув, ушёл лёгким бегом лесной тропой.

Сквозь ветви сосен вдали виднелись заснеженные силуэты лесистых гор, покрытые у подножий бамбуковой порослью. Холмы, испещрённые тёмно-лиловыми складками, белели на фоне звёздного неба, а вскоре впереди них забрезжил слабый свет; он тронул розовым очертания природы, погружённой в предутренние грёзы. Становились бледнее россыпи звёзд, небо светлело.

Окрестные холмы порозовели от лучей восходящего солнца, когда, ведя в поводу украденного по пути в каком-то селении коня, Шиничиро добрался в додзё Ампаруа пешком. Нахватавшись холодного воздуха, он захлёбывался от кашля, горло раздирало. С трудом пройдя старой дорогой, засыпанной глубокими сугробами, юноша обрадовался: северная смотровая башня оказалась пуста. Зажав рот двумя руками, он прошмыгнул вдоль изгороди. Удивительно, но на площадке тоже пусто. Какая непривычная тишина в Ампаруа! Юноша забеспокоился, и так, судорожно кашляя, добрался к дому на холме.

В глазах стояла пелена, тело мучил озноб, а горло першило.

— А я-то думал: мой упрямый сын ушёл навсегда! — пробормотал Шуинсай, посветлев лицом… Шиничиро, зажмурившись, ждал оплеухи, но отец только крепко обнял непутёвого. Никогда Шиничиро не видел отца столь растроганным. Мама быстро спустилась в ночном сиреневом юката, принялась целовать алые, погрубевшие с мороза щёки сына, гладить волнистые засаленные волосы, взмокшие на висках и на лбу, покрывшиеся тающими блёстками. Шина не могла совладать со слезами волнения, застилавшими глаза. Мешковатая серая одежда сына — холодная, как лёд, а руки — горячие, словно огонь, красные, как раскалённый металл жаровни. Её щёки залил багрянец радости.

— Скорей подогрей травяного настоя! — приказал отец, не выпуская сына из объятий.

Служанка Рёи засеменила на кухню мелкими шажочками.

— Сдурели, родственнички? — выйдя из комнаты для почётных гостей, пробормотал Лао. Просветлённым взором наблюдая встречу блудного сына и счастливых родителей, лысый суровый дядюшка широко улыбался, подобно богу Дайкоку:

— А я говорил, что парень вернётся!

Старшего Зотайдо стало не узнать: без бороды и щётки усов он выглядел добрее и приятнее. Глубокие кривые морщины в уголках глаз, придававшие ему сердитое выражение, разгладились, и губы теперь не оттопыренные, точно у свирепой гориллы, а сложены ровно. Прежняя строгость фанатика, постоянное горячее недовольство и нервозность — исчезли. Лао будто бы перенёс очередное перерождение… Неужели братья не вернутся с войны? Навязчивая мысль о том, что потеряет отца, острой иголкой кольнула сердце, тело дрогнуло от забурливших эмоций, и с кашлем у Шиничиро вырвался горький плач. Слёзы лились по щекам, образуя солёные ручейки.