Последний рассвет Тарайи

Кристально чистые блюдца луговых луж оказались наполнены наивкуснейшее водой, что однажды попробовав, бойцы на ходу теперь часто черпали пригоршни сверкавшей на солнце живительной влаги, жадно напиваясь, хотя некоторым уже не лезло, но остановиться было невозможно.

Ильм объяснил, что вода в этих лугах пробивается из глубоких недр, а особый вкус ей придают те самые алые соцветия, роняя в воду пыльцу, делая её не только вкусной, но и полезной от хвори всякой, способной рану заживить быстро. Он говорил, что когда тулейский град стоял на Мидее, в те времена там тоже были подобные луга, где произрастал этот цветок, который распускался раз в несколько лет, и сейчас как раз было то самое время его цветения. Позднее, когда воды большие пали на Мидею, многое изменилось, и цветок исчез постепенно, луга затянулись болотами, а за цветом тем целые охочие отряды собирались, но все меньше его становилось, пока и вовсе не вымер. Дубравами подобными Мидея особенно славилась, но всё было уничтожено, и долго природа восстанавливалась, возродив многое, но не всё.

Луга заканчивались у самого подножия кряжа, который Ильм называл древним отвалом. Он объяснил, что при первом нашествии каращеев, когда Раставан Урайский смог изгнать их, недра Тулеи были вскрыты во многих местах, откуда добывали какой-то минерал. Тулею перерыли, приведенные каращеями некие румды – странный темный народ с чуждых неизвестных чертогов. Они мощь имели огромную, с легкостью и безжалостно плоть земную вскрывая, раня без оглядки. Вот отвалы эти и остались после них, со временем окаменев.

– Скажи, Ильм, откуда знания твои? – удивленно спрашивал Качудай, быстрым шагом поспешая следом за высоким зеленоглазым тулейцем, – Я память храню о трех пращурах моих, а еще о трех смутно уж, а ты воно как обо всём ведаешь, но не только о земле своей, но и о моей, отчего так?

– Память о землях во мне всего рода тулейского, – улыбнулся Ильм снисходительно, – Чертоги наши родны, они в круге общем движутся, и знания о них нам с младенчества приходят от матерей наших, напитывая разум вместе с влагой материнской. Мы правду по роду принять обязаны, в жизнь плотью новой войдя, чтобы место для кривды не осталось, и она умы не стращала, оттого и знания мои. Когда-то на Мидее, когда там стоял славный град Туле, где пращуры мои мастерство творили для людей, ¬– Ильм демонстративно поднял руку вверх, указав в небо, вновь повторяя про жизнь тулейцев на земле, – Тогда и ваши пращуры в жизнь входили с памятью Рода вышнего, жизнь кривде не дозволяя в умах своих. Но теперь все изменилось. Мидейцы давным-давно память утратили, а мы пока храним и поделимся радостью этой с вами, что бы вы несли её светом добрым в чертог родной.

– Урус-Зор! Урус-Зор! – Из широкой расщелины темного кряжа бежал сирх, и орал во всю глотку. Впереди основного отряда были высланы дозоры, десяток гарийцев и два десятка сирхов по разным сторонам, чтобы исключить внезапность встречи с неприятелем и вот один из дозорных несся сломя голову. Он бежал настолько быстро, что до этого никто не мог припомнить, чтобы сирхи так быстро бегали, хотя все бойцы отметили, как попали на Тулею, тела словно стали легче. Было ощущение более четких и быстрых движений, легкого шага, что порой приходилось с непривычки замедлять специально жесты, шаг, иначе выходило слишком быстро. Ильм на такое удивление отвечал тем, что кристаллы небесные, преградой служащие, сглаживают какую-то часть притяжения, создавая нужный баланс для живых существ, от этого и легкость такая. По привычке он упомянул, что на Мидее было когда-то так же и живые существа могли крупные жить свободно, но теперь их тела не выдержали бы столь мощной тяги и легко только тем, кто мельче.

– Урус-Зор, там зверь! – выпалил сирх, подбежав, указывая в расщелину. Все насторожились, вопросительно глядя на Ильма. Тулеец по обыкновению улыбнулся и махнул рукой призывно, ускорив шаг.

Пройдя под сводом глубокого отвала, отряд оказался у пологого зеленого склона, поросшего густой высокой травой, в низине испещренной множеством небольших молодых местных дубрав, плавно переходящих в густую чащу пышного леса. Вдалеке среди этих дубрав вальяжно расхаживал огромный зверь, чем-то похожий на кошку. Его иссиня черная лоснящаяся шерсть была вздыблена, и отчетливо доносилось урчание.

– Это распар. Он мягок, как и его лапы. Красив, что летняя ночь в ярких плеядах, – объяснял Ильм, – Распары редки, и из лесов неохотно выходят, а этот вышел, он взволнован чем-то, видимо.

Размер кошки был огромен, во всяком случае, в холке она не уступала ростом Ильму. Зор мог сравнить ее разве что с Берьяном – старым медведем из детства, да и то, когда тот вставал на задние лапы.

Распар нервно расхаживал взад-вперед на одном месте, часто сгибая голову к груди, прижимая её к земле, словно выкручиваясь, пытаясь избавиться от некой надоедливости.