Последний рассвет Тарайи

– Каращеи жизни отнимают, а румды землю тревожат, и могут вовсе её погубить. За себя я не тревожусь. Мы погибнем, отдадим тела наши, но вскоре возродимся непременно, продолжив мастерить на благо всех земель. Плоть тленна, но она легко из тлена обратима в новом чистом обличии, а Тулея одна, она мать наша, как и Мидея для вас всегда матерью была. Мы дети земель в этой сути, в круге жизни общем, и гибель земли, это необратимая потеря, дети которой останутся сиротами. Они будут скитаться от чертога к чертогу, в поиске дома родного, а потом и вовсе позабудут его, лишь в сновидениях и в моменты чистых откровений смутно будут пробиваться те образы, тоскливо навевая смутные картины, которые иных будут гнать сквозь круг жизни, а иных в безумцев превращая, пути предавая истинные.

– И то верно толкуешь, хм… – согласился Качудай, нахмурив брови, – Земля, она ведь действительно матерь наша, а разве я в радости пребывать стану, коль покой её нарушат, изувечат, будто в грабеже беглом, звоном золота прельстясь. И что же румды тревожат во чреве Тулеи? Не спроста же они недра портят?

– Камень жизни берут, что в центре ярким пламенем жизнь нашу вершит, из тлена тела даря тулейцам славным.

– Хм… Тот камень наверняка дорогого стоит?

– Он жизнь дарит, и если погубить его, то и жизнь завершится, а земля мраком обернется, испустив дух свой. Я лишь знаю, что когда-то румды имели свою землю в ином круге, не в нашем, и она погибла, погасив свой свет. Вот они и скитаются из круга в круг, пытаясь пламенем других земель свою возродить, только не бывать тому, это словно новую душу в мертвое тело впустить, но только она не войдёт туда, незачем ей это.

– Ты не печалься, Ильм, мы не дадим твоей земле дух испустить, пока мараджават священный нести можем – не бывать тому! – подбодрил его Качудай и вдруг ярко ощутил в себе чувство обиды, непонятной жалости и отчаяния. Обида была на этот раз не за себя, не за свое, а за чужое, но словно за родное. Степняк давил в себе ком отчаяния за тулейца. Ему было сейчас его очень жалко, и он даже представил, как все те зеленоглазые его собратья, которых он еще пока не видел, но заочно, казалось, уже был знаком со всеми – гибнут. Они отдают жизни без права на возрождение, без права на полет под крылом Всевышнего. Эти мысли сильно взволновали Качудая, что он даже начал злиться, не понимая, как с этим совладать и хотелось непременно, как можно скорее изгнать всех румд, чтобы тулейцы более не тревожились. Качудай переживал в себе новое чувство, сбивавшее с толка – чувство сострадания, и оно добавляло чистого блеска его взгляду, твердости шагу, но подталкивало к пропасти, которую он еще не видел, но уже понимал, а пути назад не было, да он и не нужен был, теперь существовал только путь вперед. Мелкая дрожь пробежала по его телу, заставив встрепенуться, но тут же вкусив необычайное вдохновение от этих странных, порой неприятных, но чистых ощущений.

Глава 20

Закат на Тулее был долгим и его золотистый свет давал в полной мере насладиться красотой здешних пейзажей.

Отряд расположился за каменистой бровкой, за которой был крутой спуск вниз. Зор, Ильм и Качудай сидели у самого обрыва, выглядывая осторожно из-за скального выступа. Внизу протекала в спокойном течении полноводная река, чуть меньше Вишьи, а вдалеке, на расстоянии около тысячи шагов, она встречалась еще с тремя такими же реками, образовывая большое кольцо воды. Внутри него высился зеленеющий остров – немного пологий, местами обрывистый, с мелкими и крупными водопадами, ниспадающими в разливающееся внизу озеро, стремящееся в те реки. В центре острова возвышалась узкая остроконечная пирамида легкого изумрудного оттенка, одной гранью сверкавшая на золотистом закате. Вокруг пирамиды были выстроены не менее монументальные строения разных форм и высот. Сложенные из огромнейших круглых брёвен, имели причудливые окрасы по углам, были украшены разнообразной резьбой каких-то замысловатых узоров, растений, зверей, образов часто непонятных, но красивых.

Крыши, формой в те же четыре грани имели разную форму – одни вогнутые внутрь, другие наружу. Они словно переходили плавно друг в друга, повторявшие волну, исходившую из острого шпиля каждой, завершавшего строение. За пределами водного круга в промежутках рек росло по одному дереву, но настолько огромному, что те, которые довелось видеть ранее, были словно детвора по сравнению с этими четырьмя. По разные стороны вдалеке раскинулись уже знакомые широколиственные дубравы, и всё это на фоне золотистого заката. Зрелище было настолько завораживающим, что абсолютно все с полуоткрытыми от удивления ртами молча, будто заколдованные смотрели, не сводя взгляда уже достаточно долго, с тех пор, как достигли этого места.

– Это и есть Урель, – нарушил тишину Ильм, потянул носом воздух, зажмурившись на мгновение.

– Эх, я бы тоже тревожился, если бы румды на моей земле такую красоту испоганить попытались, – наконец высказался первым Маргас, – за такое и смерть не беда, а жизнь и дети продолжат, не велика потеря.