Последний разговор с Назымом

Дождь

со своими крупными каплями

был гроздью винограда

в день твоего рождения.

Удивленный, промокший, я стоял пред тобою.

Ты была молодым деревом

с золотым куполом

среди моря…

Я иду к тебе из моего первого мужского сна.

Ты самый вкусный плод,

самое умное слово,

самая человечная улица, полная солнца,

которые мне этот город дал,

и ты мой ветер,

жена моя,

волосы цвета соломы,

ресницы синие…

Из Рима мы должны были лететь в Париж, но решили по пути посмотреть Милан. В аэропорту ты попросил изменить наш маршрут.

– Хорошо, но только мы не сможем оплатить ваш обед, – тихо, чуть не плача, сказал тебе чиновник.

– Черт побери, какой обед?! О чем вы говорите?! Я хочу побывать в Милане!

– И вы согласны пожертвовать обедом, который входит в стоимость вашего билета? Своим и обедом вашей жены? – изумился бедный чиновник.

– Да! Да! – вскричал ты. – Мы согласны!

– Тогда прошу вас, переведите мадам, что в виду короткого расстояния между Римом и Миланом в самолете не подается обед и, больше того, в виду непродолжительного полета между Миланом и Парижем вы не получите обеда и там! Я оформлю билеты, если мадам не будет протестовать.

И он замолчал, выжидая, пока ты переведешь мне его предупреждение.

– Да… Никогда не знаешь, чего ждать от этих иностранцев. Он совсем не понимает, как мы можем отказаться от обеда, черт побери!

Назавтра в полдень, посередине пути из Милана в Париж, я услышала:

– Вера, почему мы сразу не летим в Москву? Пошли бы в ресторан на бега, увидели бы наших друзей… Неужели тебе так необходим был этот мокрый Милан?!

Ты проклинал капитализм. Ты хотел есть.

Да, совсем забыла тебе рассказать. Поздно вечером, когда я сидела в твоем кабинете за письменным столом, в дверь позвонили. Стало не по себе. Не поняла по голосу, кто пришел, но открыла. На пороге стоял Николай Николаевич, знаешь ты его – заведующий нашим гаражом. Старый человек, вежливый, сдержанный. Ездит на черной «Татре». У него был такой вид, будто за ним гнались и он искал спасения в нашем доме. Страшно волнуясь, попросил дать ему стихи, где ты говоришь, что влюбился в шестьдесят лет. Оказывается, у него давно умерла жена, и вот сейчас он встретил хорошую женщину, профессора медицины, полюбил ее, хочет жениться, а дети решили, что старик сошел с ума.

Я дала ему веские аргументы: «Автобиографию», «Оказывается, люблю», «Благодаря тебе я к себе не пускаю смерть».

Завидую, Назым, – ты по-прежнему помогаешь влюбленным.

Твоя триумфальная жизнь неслась, словно под парусами. По всему миру расходились твои стихи и пьесы. А у меня тревожно ныло сердце, когда вечерами я отрывала очередной лист календаря. Время мчалось с бешеной скоростью, и иногда казалось, будто я только и делаю, что бросаю в корзину наши дни…

Однажды Аркадий Райкин спросил:

– Ты давно живешь на свете, Назым. Скажи, что такое жизнь?

– Аркадий, неужели ты не знаешь такой простой вещи? Ну, как тебе объяснить… Вот однажды я иду домой и вижу, что на ветке дерева качается девочка. «Как тебя зовут?» – «Айше», – отвечает. «Ты делаешь дереву больно, Айше. Вон качели, на них и качайся». – «Хорошо». Назавтра иду мимо дерева и вижу, она опять раскачивается на ветке. «Айше, ты забыла, что обещала мне вчера?» – «Я не Айше, – отвечает девочка. – Я Ольга. Айше моя мама».

Ох, Назым, видишь, как я волчком кручусь на месте, вспоминаю, бог знает что, лишь бы оттянуть приближение нашей последней весны… Ладно, начинаю. О чем? О Пьере.