Последний разговор с Назымом

Из всех изобретений ХХ века ты больше всего любил телефон за несравнимую ни с чем возможность быстрого контакта с человеком в любой точке земли. Как-то мне попалась пачка телефонных счетов. Боже мой! Астрономические суммы вынимал из твоего кошелька этот маленький аппаратик!

И телефон у нас в доме звонил не переставая с утра до позднего вечера. Ты бежал к нему как сумасшедший. Ты жил в предчувствии доброй вести. Я ни разу не слышала от тебя обычного для всех комментария дурной новости: «Я как чувствовал, у меня на душе кошки скребли». Ты постоянно ждал известий, звонка из Турции. Не буквально, конечно, а вот вдруг какой-то турок в Москву приедет, позвонит и попросит тебя для Турции сделать важное дело. С этим вечным твоим ожиданием случались курьезы.

Однажды после обеда мы с друзьями разговаривали в гостиной. Зазвонил телефон. Я сняла трубку – женский взволнованный голос попросил Назыма. Ты стал спрашивать, кто говорит, но женщина не хотела называть себя. Ты приглашал ее домой, но она наотрез отказалась и просила тебя немедленно приехать к метро «Новослободская». По важному делу. Но ты пользовался только машиной, метро не знал, а незнакомка требовала тебя для важного разговора. В конце концов ты упросил ее приехать к фонтану нашего сквера, пообещал выйти через сорок минут. Волнуясь, ты решил, что странный настойчивый звонок связан с Турцией. Наверное, девушку попросил позвонить какой-то турок, который сообщит ему важную, секретную информацию. Поэтому такая конспирация.

– Я чувствовал, что этот звонок вот-вот прозвонит, – говорил ты нам.

Летний день клонился к вечеру, ты накинул пиджак и ушел. Тебя не было долго – минут тридцать или сорок. Мы начали беспокоиться. Потом ты вернулся с лицом раздосадованного человека, попавшего в глупое положение.

– Ну что? – спросили мы. – Кто же это был?

– Такая худенькая женщина, немножко бедно одетая. Бледное лицо… Сказала, что она представительница одной московской швейной фабрики. У них работает большинство женщин. И вот они узнали, что Назым Хикмет собирается жениться. Они очень много спорили об этом и решили, что жениться я не имею права. «Но почему я не имею права жениться?» – «Потому что такой поэт, как вы, не может принадлежать одной женщине. Вы принадлежите всем!»

Мы спросили, что ты ей ответил.

– Я сказал, что, во-первых, миленькая, я уже женился. Во-вторых, поэты тоже люди, а не боги, черт побери! Им тоже хочется человеческого счастья, семьи, чтобы дом был у них, жена была. Какой же дом без жены? Вот все это у меня сегодня есть. Потому я сегодня поэт очень счастливый. Но она ничего не поняла. Ушла страшно разочарованая.

Телефон постоянно трезвонил в будни, а по воскресеньям наступала тишина. И ты обижался, ворчал, что тебе звонят только потому, что всем от тебя что-нибудь нужно. Нет, конечно. Хотя среди множества людей попадались и те, кто стремился использовать громкое имя Назыма Хикмета. Приносили напечатанные на машинке от твоего имени рецензии на свои бездарные стихи и пьесы, ходатайствовали о квартирах, иногда пытались подсунуть какие-то жалобы, даже кляузы… При этом ты с ходу распознавал дурного человека. Тот еще ничего не сказал, а ты замолкаешь, мрачнеешь – уверен, стоит только «гостю» рот открыть, как повалятся из него змеи и жабы. Но в житейских вопросах старался помогать всем без исключения.

– Сволочь – тоже человек, у него дети есть, жена. Говорил, что просить людям очень тяжело. Если человек просит, значит дошел до крайней точки безысходности.

Но особенно мучили и раздражали тебя звонки, когда в трубке молчали. Это случалось у нас очень часто. После таких звонков у тебя бывало подавленное настроение.

– Почему молчат! Может быть, хотели услышать твой голос, а, Вера?

Ты все воспринимал чрезвычайно остро, все глубоко переживал. Приходил в ярость, если тебе говорили «начальник» или «ну, хозяин, куда поедем?»; если называли иностранцем или, того хуже, «нацменом». Совершенно не мог выносить хамства, грубости – а у нас без хамства в магазине и бутылку молока не дадут! Мы, обыкновенные советские люди, в подобных ситуациях если и обижаемся, то за униженного человека, хотим удовлетворения ему, а ты требовал сатисфакции за себя – ведь в лице другого человека обругали тебя самого.

У тебя всегда было много дел. Ты работал одновременно над несколькими вещами в кабинете, вот за этим огромным столом. Надевал на нос свои громадные очки, открывал футляр турецкой машинки и писал четыре-пять часов в день. При этом испытывал такое волнение и напряжение, что твое лицо покрывалось капельками пота, и ты обязательно засучивал рукава рубашки. В это время был похож на грузчика или пахаря, так много затрачивал энергии и сил. Однажды в журнале «Театр» написал, что работаешь только на кухне. Наврал… Это я всегда готовлю и сижу за русской машинкой на кухне. А ты мне почему-то страшно завидовал, но в кухне работать не мог – там духота. Когда уставал от машинки, то опрокидывался спиной на зеленый диван в гостиной и лежал, как большая рыба на морском берегу. Но голова твоя продолжала работать, ты не умел ничего не делать. Или читал «полицейские романы». Ты таскал их с собой повсюду и всюду терял.