Последний рейс

Поначалу я его сторонилась. Взрослые, солидные мужчины с большими деньгами, положением и связями, такие, как Рори, были совсем из другого социального круга. Чтобы встречаться с ними, я не имела ни достаточного культурного багажа, ни подходящего гардероба. Однако Рори действовал очень деликатно и настойчиво: спрашивал моего совета, когда к участию в их образовательной художественной программе не получилось привлечь нужную организацию, приглашал на представления в подшефные школы – меня покорила та щедрость, с которой он был готов жертвовать деньги своей семьи на общее благо.

Однако влюбилась я в него совсем не из-за этого. Оказалось, что за блестящим фасадом скрывался утонченный, ранимый мальчик, страдающий без материнской ласки. Как-то он признался мне: «В детстве я очень обижался на маму за то, что она месяцами пропадала в Вашингтоне – эти ее бесконечные кампании и постоянные судебные процессы, которые отнимали у нее все силы. Только повзрослев, я понял, как это было важно, сколько всего она сделала для людей. Меня до сих пор иногда останавливают на улицах и благодарят за ее работу».

Груз подобного наследства, пусть и вызывающего гордость, не мог не тяготить Рори. Всю жизнь он находился в тени матери. Если набрать его имя в поисковике, непременно появятся статьи о ней и ее фотографии из отпуска или с предвыборной кампании – снимки, на которых в сторонке топчется растерянный Рори-малыш в дурацких шортиках или прыщавый, угловатый Рори-подросток с нелепым выражением лица. И, конечно, сотни фотографий, на которых взрослый Рори занимается делами Фонда семьи Кук, учрежденного его матерью в конце своей жизни в качестве прощального подарка этому миру. Да, люди любили Рори, и он ценил это, однако мечтой его было превзойти мать.

* * *

Что ж, отсутствие новостей – уже хорошая новость. Закрываю сайт Си-эн-эн и перехожу в почту Рори. У него не меньше пятидесяти папок для входящих писем из разных организаций, которые поддерживает фонд. Нахожу затерявшуюся среди них папку «Клэр» и осторожно открываю ее, стараясь случайно не нажать на непрочитанные письма. Сейчас там одни сообщения с соболезнованиями от друзей семьи, коллег его матери по сенату и людей, связанных с фондом. Я пролистываю страницу за страницей, скользя взглядом по бесчисленным вежливым отпискам, стандартным официальным посланиям и угодливым депешам, пока наконец не попадается кое-что интересное – копия письма с заголовком «Указания», отправленного Брюсом Даниэлле спустя несколько часов после объявления о трагедии, еще до признания меня погибшей. Открываю его и читаю:

Я дописываю официальное заявление. Оно должно быть готово до того, как будет определена дата пресс-конференции. Даниэлла, проведи, пожалуйста, беседу с персоналом в Нью-Йорке. Они не должны давать никаких комментариев журналистам. Напомни им о договорах о неразглашении.

Открываю другую папку, «Уведомления Гугл». Там тоже куча новых писем – Рори получает сообщения обо всех упоминаниях его имени в Сети, хотя сам их редко читает. Копии уведомлений направляются Даниэлле, в чьи обязанности входит следить за ними и докладывать Рори, если что-то потребует внимания. Буквально на прошлой неделе, когда мы возвращались с ней с собрания попечителей библиотеки и я обреченно пялилась в окно машины на слякотные улицы Манхэттена, она как раз просматривала уведомления. «Хвалебная статья в “Хаффингтон пост”. В корзину», – пробормотала она себе под нос и удалила письмо, а вслед за ним и еще десяток таких же, даже не потрудившись их открыть. Из-за нехватки времени она читала только статьи в крупнейших СМИ. Поймав мой взгляд, она вздохнула: «Надо нанять стажера, прежде чем начнется кампания. Уже сейчас уведомлений сотни, а позже будут тысячи».

Я пролистываю страницы с непрочитанными уведомлениями и усмехаюсь – даже Даниэлле с ее скрупулезностью и добросовестностью не справиться с потоком статей, хлынувшим в интернет после авиакатастрофы.

Открываю «Гугл-документы». Там по-прежнему пусто. «Последнее изменение сделано Брюсом Коркораном 36 часов назад».

Отхлебываю колу, пузырьки газа щекочут нос. Никому и в голову не придет сомневаться в моей гибели.

Я отрываюсь от экрана. На улице уже совсем рассвело. Комнату заливает нежный утренний свет, и она кажется очень уютной. Деревянный пол покрывает мягкий бордовый ковер, гармонично сочетающийся с теплым бежевым цветом стен, напоминающих стены нашей старой гостиной. Или уютной берлоги, в которой можно спокойно залечь в спячку до тех пор, пока обо мне не забудут.

Движимая любопытством, я открываю верхний ящик Евиного письменного стола. Какое-то время мне придется жить в ее доме, носить ее одежду, прятаться под ее именем, так что неплохо бы узнать о ней немного больше.