Последний рейс

Другая девочка поднимает руку в приветственном жесте и тут же поворачивается к Келли.

– Спасибо большое, что вернулись.

– Только ради тебя, – вздыхает Келли и кладет сверток на стол.

– Извини, это я виновата, надо было проверить до твоего отъезда, – вмешивается ее мать, бросая хмурый взгляд на Хасинту. – Она сказала, у нее все есть.

– Знакомься, Ева, это моя мама, Мэрилин, – представляет Келли.

Я сжимаюсь, готовясь, что та сейчас посмотрит на меня с подозрением и начнет задавать вопросы, но, к моему удивлению и счастью, она просто улыбается, вытирает руки о полотенце и пожимает мою ладонь.

– Здравствуйте.

Все-таки вера – удивительно сильная и заразительная штука. Мать не задумываясь приняла меня как Еву, поскольку Келли поверила в мою историю. Я смотрю на них, на этих двух женщин с непростыми судьбами, и физически ощущаю их связь, такую знакомую и близкую, словно старое любимое пальто. Оно окутывает, согревает, и мне становится так хорошо и уютно, что хочется сесть за их потертый стол и никуда больше не уходить.

– Какие картины выбрали для проекта? – обращаюсь я к девочкам.

Хасинта подвигает ко мне ноутбук, и я вижу на экране «Фальстарт» Джаспера Джонса и «Мальчика и собаку на пожаре» Жан-Мишеля Баския.

– Отличный выбор, – говорю я без тени лукавства. – Баския начинал как уличный художник. Рисовал граффити на домах Нью-Йорка, обличая социальную несправедливость, которую видел и от которой страдал сам. Именно благодаря ему данный жанр признали искусством.

– Мы что-то читали об этом, но в голове уже все перепуталось, – пожаловалась Хасинта. – Не проект, а наказание.

– Не забывайся, – предупреждает ее Мэрилин.

– Извини, ба. Ты сама посмотри, насколько картины разные. Сравнить их несложно, но как понять, что их сближает… Они же вообще не похожи. Ни капельки!

Я пододвигаю стул и усаживаюсь рядом с девочками. Стол под моими локтями слегка пошатывается, прямо как наш когда-то, – видимо, пол неровный.

– Не зацикливайтесь на изображении, – советую я. – В искусстве главное – эмоции. Попробуйте прочувствовать каждую картину и понять, как она влияет на вас, какое настроение навевает, какие мысли провоцирует. Именно это и нужно от вас учителю. Ищите. Играйте. Творите.

Давно я не ощущала себя такой счастливой: из окон льется теплый свет, пахнет домашней едой, Мэрилин позвякивает посудой. Кажется, будто я вернулась в прошлое. Вернулась к себе домой.

– Мне очень у вас понравилось, – признаюсь я Келли в машине, когда мы выезжаем со двора.

– Спасибо. Иногда бывает непросто. Хасинта появилась у меня очень рано, и мама порой забывает, что она моя дочь, а не ее. Нет, конечно, я ценю ее заботу, но этот дом стал слишком тесен для нас троих.

Когда-то и я так думала и торопилась поскорее выпорхнуть в большой мир. Мы тоже постоянно были вместе, и порой это здорово раздражало. Как и Келли сейчас, я не понимала тогда, что наша жизнь была отрадой, а не бременем. Я так спешила переделать себя, что не заметила, как потеряла самое главное. Я думала, мама и Вайолет будут всегда, но вдруг их не стало. Я до сих пор не могу в это до конца поверить, иногда мне кажется, что они здесь, живут в нашем старом доме, заботятся друг о друге и ждут меня.

* * *

– Откуда ты все это знаешь? – спрашивает Келли, когда мы сворачиваем на автостраду.

Меня так поразила ее семья, уютная простота и тихий покой их дома, что я полностью погрузилась в свои мысли. Давно мне не было так хорошо, и с каждой милей, которую мы проезжали, я чувствовала, как возвращается беспокойство. Я будто обрела себя и снова потеряла.

– Изучала историю искусств в колледже, – откликаюсь я.

Врать мне не хочется; к тому же если не вдаваться в подробности, то риска никакого. Мой ответ удивляет Келли.

– Тогда тебе надо не еду разносить, а искать работу в галерее или аукционном доме, – говорит она.

– Увы, не все так просто, – вздыхаю я и закусываю губу: если я скажу еще хоть слово, уже не смогу остановиться – выболтаю правду.

– А разве бывает по-другому? – усмехается Келли и, не дождавшись моего ответа, добавляет: – Ладно, не хочешь – не говори. Я не настаиваю.

Немного помолчав, решаюсь сказать правду (естественно, не всю).

– Я ушла от мужа – отношения были очень напряженные. Прячусь у подруги, пока она в отпуске, и подрабатываю, где придется. Если устроюсь по профессии, он меня сразу найдет.

Машина, словно защитная оболочка, отгораживает нас от всего остального мира. Я смотрю в окно на людей в пролетающих мимо автомобилях. Никому из них нет до меня никакого дела. А Келли наверняка уже не раз слышала подобные истории.

– Требуется много мужества, чтобы вот так начать все сначала, – замечает она.

Я молчу, просто потому, что не знаю, что ответить. Ни храброй, ни смелой я себя никогда не считала, и бегство мое скорее напоминало акт отчаяния, чем бесстрашный протест.

Келли протягивает руку и сжимает мою ладонь.

– Я рада, что мы встретились.

* * *