Последний рейс

Денисков, моторист и Никола стояли теперь далеко от сигнального фонаря, в безопасной зоне. Но им хорошо было видно, как напружинилась конечная часть плота, они и под собой почувствовали напряженное движение пучков леса. Борису даже показалось, что он слышит гудение буксирного троса. На «Зюйде» дизель уже ревел на пределе. Вдали заметался в шлюпке сплавщик. «Зюйд» резко сбросил обороты, трос провис в воду. Стали заводить второй канат. Его прикрепили к застрявшему на мели правому краю плота. Попробовали оттянуть его назад — надо было сдвинуть с места присосавшиеся ко дну пучки леса. Второй раз катер натянул тросы, минут пять работал на всю мощность двигателя. Тросы пели. Их ноющий звук ввинчивался в тяжелый влажный воздух, прорезая плотный шум волн и ветра. Вот они снова натянулись до предела, истончились в немыслимом напряжении, зазвенели, зазвенели так, что стекла в рубке катера начали резонировать… Раздался резкий выстрел, следом сразу второй — сзади по рубке и по машинному отделению хлестанули рваные металлические петли. «Зюйд», сорвавшись с буксиров, в сумасшедшем скачке зарылся носом в воду. Кострецкий уже на взлете волны успел застопорить винт катера.

Снова собрались в будочке близ сигнального фонаря. Теперь здесь же были и оба капитана, Кострецкий и Мышкин. Чай больше не варили. Курили, соображали. Беспокойней всех чувствовал себя сплавщик, он же и предложил:

— Дак вот, мужики, я чё думаю. Бросим здесь застрявший лес, а остальное потащим дальше.

— Как это?

— Да отцепим севшую секцию.

— Соображай, Попил, лес-то на нас тобой… — хмуро напомнил Мышкин.

— Дак че?.. Теперь все погубить или хоть че-нибудь спасем?

— Впрочем, тут немного бросать-то?..

— Я уж тут говорил мужикам… Дак пучков десять, смекаю, боле-то не будет…

— A-а, черт с ними. Что же ты сразу не сказал! — Мышкин повеселел, вскочил на ноги, сразу загромоздив своим большим телом тесную избушку.

— Дак жалко, поди, лес.

Работа предстояла нелегкая. Мышкин прислал на помощь двух своих парней с тяжелыми топорами. Надо было разбить обоновку вокруг застрявших пучков, а потом скрепить плот заново, отсекая от него бросовую часть.

Уже в темноте вырывали ломиками усидевшиеся в разбухшем лесе скобы, кое-где приходилось вырубать их топорами вместе с кусками дерева. Перетаскивали освободившиеся бревна на место усечения плота, снова вгоняли в них скобы с цепями связок, делая новое ограждение, новую обоновку. Вместе со всеми работали и оба капитана. Мышкин ловко орудовал тяжелой кувалдой, для экономии времени просто сбивая или разбивая чугунные цепи и кованые скобы. Кострецкий обливался ручьями пота, но на катер не уходил и поддевал скобы легким ломиком. Несколько раз Денисков сталкивался с ним у одной связки, незаметно помогая подцепить трудную скобку, и ему казалось, что по лицу капитана блуждает азартное недоумение. Борис представлял в такие моменты, что же делает сейчас на катере брезгливый, заносчивый Авзал, и ему становилось весело: как ни вертись, а обоим начальникам «Зюйда» приходится попеременно качать ручной насос. Иногда он вспоминал о рыбе под брезентом и снисходительно жалел неудачливых добытчиков.

Ветер незаметно утих. И когда вогнали последнюю скобу в новой обоновке, показалось даже непривычно, что на реке так тихо. Наступившую уравновешенную благодать в природе не нарушал даже ритмичный рокот «Зюйда» и густой гул буксира. Плот стоял на прежнем месте, но чувствовалось, что он теперь почти свободен и держится на мели, как говорится, на одном честном слове.

Только теперь, когда работа была закончена, мужики почувствовали ночной холод и разобрали сброшенную в кучу теплую одежду.

В десять часов под звездным небом и при свете прожекторов «Зюйд» плавно оттянул хвост плотоматки с переката и БТ-349 вывел тяжелую сигару на фарватер. К этому же времени экипаж ТЛ устранил неисправность двигателя, и ярославец выдернул катер с мели.

X

Кострецкий вылез из кубрика за час до Сургута. Он снова выглядел стариком: был помят, встрепан, на лице прибавилось грязно-серой щетины. Недоверчиво посмотрел на приборы, кинул взгляд на левый берег Оби, на туманные промоины раннего неба, но, встретив усталые неосуждающие глаза моториста, подобрел, привычно хлопнул Андрея по плечу:

— Покемарь часок до Сургута.

Великая сибирская река казалась вымершей. Лишь шорох тяжелой воды за бортом да звон разбиваемых на ходу льдин напоминали о том, что еще не все закостенело в замерзающей округе. Кострецкий и в себе почувствовал нечто подобное: в нем словно иссяк запас физической бодрости, тело будто просило привычной заправки. Максим Федорович потянулся было к заветной дверке справа от штурвала, но остановился, вспомнив, как вчера разогрелся, выковыривая ломиком из намокших бревен кованые скобы. Сейчас бы вот так размяться, и ничего не надо такого… Он закурил, но «Беломор» показался на редкость противным.