Последний ряд, место 16

– У нашей семьи, – произнес туманную фразу Габриэль и тронул машину с места.

Дом в Моца-Иллит оказался старым и крепким. Он стоял в большом саду, однако из-за темноты Дана не разобрала, какие именно деревья его окружают. Ни одно окно дома не светилось. Габриэль поставил машину в гараж и повел Дану наверх по широкой деревянной лестнице, почему-то прикладывая указательный палец правой руки к губам.

На следующее утро она сидела за столом в большой кухне и ждала, пока Габриэль закончит принимать душ. Неожиданно дверь кухни открылась и вошел старик с ровной спиной и тяжелым подбородком. Когда он увидел Дану, на его морщинистом лице не дрогнул ни один мускул. В ответ на вежливое, но робкое «בוקר טוב»[39], он склонил голову и сказал: «Guten Morgen»[40] – и захлопотал у плиты. Дана поглядывала на дверь, размышляя, стоит ли дождаться Габриэля или тихонько смыться, пока старик стоит к ней спиной. Через несколько минут старик вновь повернулся. У него в руке была чашка, над которой поднимался пар.

– Ваш кофе, милая фройляйн, – сказал старик и поставил перед ней чашку.

Сам сел напротив, бесцеремонно разглядывая Дану серо-голубыми глазами из-под густых бровей.

– Меня зовут Хельмут. Я – дед Габриэля, – сказал он низким хриплым голосом и уточнил: – Отец его отца Моше.

– А я Дана, – еле слышно пробормотала Дана.

– Я немец, – сказал он, словно хотел снять все вопросы по поводу Guten Morgen и обращения «фройляйн».

От неожиданности Дана поперхнулась кофе и закашлялась.

Когда Габриэль, вытирая на ходу голову большим махровым полотенцем, вошел в кухню, Хельмут рассказывал Дане о своих яблонях, которые он поливал водой, предварительно пропущенной через сложную систему магнитов.

– Говорят, от этого яблоки будут крупные и сладкие, – сказал старик. – И расти будут гораздо быстрее.

– Вы в это верите? – удивилась Дана.

– Верю? – Хельмут засмеялся резким кашляющим смехом заядлого курильщика. – Нет, конечно. Я не верю никому и ни во что. Но я все пробую на себе. В том числе и магнитную воду.

После завтрака, приготовленного Хельмутом, Габриэль вез Дану домой.

– Почему ты не сказал мне, что в доме кто-то живет?

– Ты бы не поехала, – честно признался Габриэль, взглянул на Дану и добавил: – А дед, он ничего. Он все понимает.

С тех пор они часто приезжали в большой дом в Моца-Иллит. Дана подружилась с Хельмутом, и, кажется, старик испытывал к ней такую же симпатию, что и она к нему. И только после свадьбы с Габриэлем маме Даны удалось поколебать ее отношение к Хельмуту.

На следующий день после свадьбы, обсуждая с Даной гостей, новых родственников и подарки, которые они принесли молодым, мама спросила:

– А сколько ему лет, этому Хельмуту?

– Семьдесят восемь! – выпалила Дана. – Представляешь?! А выглядит он лет на шестьдесят. Верно?

– Верно. – Лицо мамы сморщилось, словно она ощутила какой-то неприятный запах. – Очень даже верно.

Дана подняла глаза на мать. Лицо Веры Борисовны выражало крайнюю степень недовольства.

– Что с тобой?

– Если сегодня у нас две тысячи первый год, а ему семьдесят восемь, значит, он родился, – мама помедлила, подсчитывая, – году в двадцать третьем – двадцать четвертом. Так?

– Ну, наверное, так, – кивнула Дана, пытаясь понять, куда клонит мама.

– Значит, году в сорок первом или в сорок втором ему исполнилось восемнадцать, – в голосе мамы зазвучал набат. – Так?

Дана мысленно прикинула. Да, получается восемнадцать.

– Так, – согласилась она. – И что?

– А то, что он немец, он родился и жил в Германии. И в восемнадцать лет его призвали в армию. Значит, он воевал. А где он воевал?

– Не знаю, – пробормотала Дана, только теперь поняв, о чем говорит мама и насколько важны для нее эти вопросы. Дана знала, что мама родилась через шестнадцать лет после окончания Второй мировой войны, но в ее семье из поколения в поколение передавались предания о родственниках, замученных в концлагерях.

– А ты поинтересуйся, – жестко сказала Вера Борисовна. – Может быть, он служил в СС. Или в гестапо.

– И что? – пролепетала Дана.

– И ничего! – отрезала мама. – А ты с ним обнимаешься-целуешься. Ах, Хельмут, ах, какой он классный, ах, овощи и фрукты выращивает, ах, так вкусно готовит. А он, может быть, в концлагере работал. И хорошо, если просто в охране.

Дана расстроилась, но задать Хельмуту вопрос о его участии в войне так и не решилась. Как-то навела Габриэля на этот разговор. Он сказал, что деда действительно призвали на военную службу в марте сорок третьего года и служил он «где-то в Берлине». А в январе сорок пятого года бежал из Германии в Парагвай. Эта информация только усугубила ситуацию.

Вера Борисовна, услышав о Парагвае, поджала губы.

– Конечно, бежал, – ядовито сказала она. – Они все бежали. Кто – в Чили, кто – в Аргентину. А этот, значит, в Парагвай.

– Но он бежал не после войны, – робко уточнила Дана. – Он бежал в январе сорок пятого.

– Значит, умнее других оказался. – Вера Борисовна гневно нахмурилась. – Быстрее других сообразил, к чему идет дело.