Последний рубеж

Раймунд натянул поводья и обернулся на стены аббатства. Его люди недоуменно переглянулись, но он их господин, и если пожелал остановиться посреди дороги – это его дело. Раймунд сам не знал, отчего вдруг почувствовал непреодолимое желание еще раз увидеть остающийся позади Фонтевро. Его отъезд в Тулузу смягчит тревогу Джоанны о детях и его беспокойных вассалах, а пребывание в Фонтевро – нет. И хотя Раймунду неприятно было в этом признаться, он испытывал некоторое облегчение от того, что больше не станет беспомощно наблюдать за страданиями жены. Фрейлины Джоанны ясно, хоть и без слов, дали ему понять – они не хотят, чтобы он путался под ногами, а в женских делах мужчины мало что смыслят.

Он побеседовал наедине с повитухой Джоанны и приободрился – она была совершенно уверена, что рвота скоро пройдет. Раймунд не видел причин сомневаться – он никогда не слышал, чтобы женщина всю беременность страдала от тошноты по утрам. А когда он прощался с Джоанной, она была в лучшем расположении духа и поделилась с ним уверенностью, что носит сына. Повитуха устроила испытание, которое, по ее словам, полностью достоверно – добавила несколько капель крови Джоанны в миску с ключевой водой. Плывущие по поверхности капли предвещают дочь, но в этом случае они пошли на дно – верный признак, что будет сын. Не дожидаясь просьбы, Раймунд сам предложил назвать сына в честь брата Джоанны и увозил в Тулузу воспоминание о ее благодарной улыбке. Он не сомневался – жена заморочит голову сыну приукрашенными историями о его знаменитом тезке, но племяннику нет нужды соответствовать стандартам Львиного Сердца, как это произошло бы с сыном. Раймунд вовсе не против, даже если жена превратит корону Ричарда в нимб, а его бессмысленную смерть – в святое мученичество. Пусть, если это принесет ей утешение.

Раймунд заметил, что недоумение его людей усиливается, и дал команду ехать. В следующий приезд в Фонтевро он захватит с собой даму Эскивию – повитуху, которая помогала родиться их детям. Джоанна доверится ей куда больше, чем этой чужой из Сомюра. И еще Раймунд намеревался кое-что обсудить с Эскивией наедине, и пожалуй, не расскажет об этом супруге.

Церковь учит, что предотвращать зачатие – смертный грех, но у Раймунда понятие о грехе более гибкое, чем у Джоанны, а ее жизнь и здоровье он ценит больше, чем поучения самодовольных святош, ничего не знающих о наслаждениях плоти. Здравый смысл говорил, что три беременности за три года дорого обойдутся телу женщины. Нельзя допускать, чтобы Джоанна вот так рожала младенца за младенцем. Но воздержание годно лишь для монахов, и даже они иногда не в силах сдержать обеты. Тут Раймунд вспомнил разговор с одной из прежних любовниц – она говорила, что женщина может избежать беременности, выпив вина, смешанного с листьями ивы. А еще она утверждала, что есть колдовские зелья и амулеты, которые не дают семени пустить корни в чреве.

Раймунд не сомневался, что даме Эскивии эти средства известны. Она добрая и практичная женщина и наверняка согласится, что Джоанне нужен промежуток между беременностями для восстановления сил. И в конце концов, кому лучше повитухи известно обо всех опасностях родов? А если Джоанна не узнает, что они сделали, то не будет повинна в грехе. У него-то грехов без счета, что изменится, если прибавить еще один? Между угрозой жизни его жены и риском провести в Чистилище больше времени для него выбор не представлял сложности.

* * *

За время своего брака с Генрихом Алиенора провела в Туре не так много времени, предпочитая замки в Шиноне и Анжере. Крепость Тура не славилась ни укреплениями, ни комфортом и состояла из большого зала длиной более девяноста футов, жилых комнат над ним и прилегающей прямоугольной башни в юго-восточном углу двора. Но в этот душный летний вечер в середине июля замок стал сценой впечатляющей исторической церемонии. Алиенора намеревалась принести оммаж королю Франции за свои владения в Пуату.

Зал был набит вассалами Филиппа, но лишь у Матье де Монморанси хватило любезности – или смелости – выразить ей соболезнования о смерти сына. Бартелеми де Вандом, архиепископ Турский, восседал рядом с Филиппом на помосте, но не смотрел на Алиенору и, кажется, наслаждался почестями. Тур был частью Анжуйской империи, однако само архиепископство Тура подчинялось французскому королю, и архиепископ вертелся как человек, зажатый между двух голодных волков.