Последний рубеж

Смерти Танкреда и его сына Роже обезглавили сопротивление сицилийцев, и, войдя в Италию, Генрих не встретил противодействия. К тринадцатому августа Неаполь открыл перед ним свои ворота. После этого император жестоко отомстил Салерно, чьи горожане три года назад схватили его супругу и передали Танкреду. Взяв город штурмом, он отдал его на поток армии, результатом чего стал кровавый разгул насилия, убийств и грабежа. Оставшиеся в живых салернцы были отправлены в изгнание, и Генрих приказал срыть городские стены. Отчаявшаяся вдова Танкреда бежала с дочерьми и маленьким сыном в Кальтабеллотту, а адмирал Маргаритис договорился о капитуляции сицилийского правительства перед германским императором.

Многим в тот год казалось, что Генрих удачлив, как сам Люцифер: огромный выкуп, стребованный им с английского короля, снабдил его средствами для вторжения на Сицилию, а смерть Танкреда обеспечила ему победу. Потом, к изумлению всего христианского мира, давно бесплодная сорокалетняя жена Генриха забеременела, и пока он планировал в Палермо свою коронацию, Констанция готовилась к родам в маленьком итальянском городке Ези.

Но если в лето Господне 1194 все, к чему прикасался Генрих, обращалось в золото, от герцога австрийского фортуна отворачивалась все сильнее. В июне папа Целестин приказал Леопольду вернуть заложников английскому королю, возвратить свою долю выкупа, а после отправляться в Святую землю для искупления грехов и провести на службе Христу столько времени, сколько пробыл в заточении король Ричард. Когда Леопольд категорически отказался принимать эти условия, папа повелел архиепископу Веронскому отлучить от церкви австрийского герцога и наложить интердикт на его владения.

Глава V Замок Шинон, Турень

Декабрь 1194 г.

У Ричарда шло шуточное соревнование с матерью, у кого из них самый лучший шпион. Алиенора настаивала, что никто не может превзойти Дюрана де Керзона, которого она внедрила в свиту Джона, приглядывать за заблудшим сыном. Однако Ричард был уверен, что нет никого лучше человека, называвшего себя Люком. Он верно служил английской короне больше двадцати лет и перешел к Ричарду по наследству от Генриха. Когда королю сказали, что его аудиенции просит человек, назвавший потаенное слово, обозначавшее Люка, Ричард тут же прервал совет и поспешил прочь из большого зала, чтобы перемолвиться со своим лазутчиком с глазу на глаз.

Отсутствие государя затянулось, и люди в зале стали проявлять нетерпение. Гийом де Лоншан попытался обсудить церковные вопросы с архиепископом Руана и епископом Линкольнским, но архиепископ Готье осаживал канцлера при каждой возможности, а затем демонстративно встал и отошел. Лоншану оставалось только кипеть от злости. Были у них разногласия и с епископом Линкольнским, но епископ Гуго хотя бы обращался с ним с вежливостью, как полагалось в беседе прелата с прелатом. Благодаря Всевышнего за то, что ему не придется больше ступать на землю невежественного островного королевства Ричарда, Лоншан вел любезную беседу с коллегой, когда взрыв громкого хохота заставил его нахмуриться.

Собравшись у открытого очага, виконт де Туар, Гуго де Лузиньян и Вильгельм де Форс, граф Омальский, обменивались непристойными шуточками насчет неправдоподобной беременности императрицы Генриха. Ги, брат виконта Эмери, слушал с нарастающим неудовольствием, но пока держал язык за зубами. Ги покровительственно относился к женщинам, настолько, что брат прозвал его «истинной душой рыцарства», и это в его устах был вовсе не комплимент. Ги считал неправильным высмеивать женщину, которой вскоре предстояло столкнуться с опасностями деторождения на пороге сорокалетия. Но будучи младшим братом, привык уступать Эмери и знал, что если возразит, то станет объектом насмешек вместо Констанции. После особенно грубого комментария графа Омальского, Ги заметил, что они привлекли неодобрительное внимание епископа Илийского, и потихоньку отошел, не желая, чтобы о нем судили по его друзьям.

– Подобные комментарии совершенно неуместны, милорды, – холодно заявил Лоншан. Он не любил женщин, но делал исключения для своих родственниц, удивительной матери короля и императрицы Констанции.

Мужчин его отповедь совершенно не смутила.

– Что же из сказанного нами не соответствует действительности, милорд епископ? – ухмыльнулся Эмери. – Мы всего лишь удивлялись, как бесплодная женщина чудесным образом вдруг забеременела.

Но когда граф Вильям сравнил чрево Констанции с сушеной грушей, Лоншан вскипел.

– Если бы вы потрудились изучить Священное Писание, то знали бы, что Сара, жена Авраама, родила сына спустя десятки лет после того как ее детородная пора осталась позади. Женщина может зачать в любом возрасте, коли на то будет Божья воля.

Эти слова заставили замолчать Эмери и Гуго де Лузиньяна, но Вильгельм де Форс не собирался терпеть отповеди от какого-то калеки.

«Митра епископа не делает тебя мужчиной, уродливый карлик», – со злобой подумал он, а вслух скептически заметил: