Джоанна всегда любила свадьбы и другие светские празднества – они давали возможность послушать музыку, насладиться богатым столом, пофлиртовать, потанцевать и понежиться в лучах внимания, которое она неизбежно привлекала. Но сейчас молодая мечтала лишь об одном: чтобы церемония поскорее закончилась и она осталась наедине с новым мужем. Раймунд не делал ожидание проще, нашептывая на ухо, что она прекрасна в свадебном платье, но без него, он уверен, она будет еще прекраснее. Он говорил, что ее волосы сверкают так, будто всю ее охватил пламень, и что он сам горит тоже, однако его огонь пылает ниже пояса, а потом притворился удивленным, когда она рассмеялась. Изо всех сил стараясь не выдать своих чувств под непрерывным надзором множества глаз, Джоанна уже начала сомневаться, что празднество когда-нибудь закончится.
В конце концов, оно, конечно же, завершилось, и шумные гости препроводили жениха и невесту в опочивальню, где те опустились на колени для традиционного благословения. Гарен де Сьере, епископ Эвре, будучи не только прелатом, но и царедворцем, реалистично оценил своих слушателей и ограничился очень краткой молитвой за плодовитый брак и милость Господню к новобрачным. Не стал он и всерьез пытаться убедить их воздержаться от немедленного исполнения супружеских обязанностей и провести первую ночь в размышлениях о священных брачных узах – его опыт подсказывал, что вряд ли кто-то когда-либо следовал этому церковному наставлению.
Когда гостей мужского пола выдворили из опочивальни, женщины помогли Джоанне снять свадебный наряд. Оставшись в одной рубашке, она сидела на стуле, а ее длинные волосы расчесывали, пока они не заблестели в свете свечей, как полированная бронза. Ей вручили склянку с благовониями, затем еще одну, чтобы она освежила цвет губ. Когда она сняла рубашку, прежде чем лечь в постель, ее обсыпали душистой пудрой. Затем посторонние женщины тактично удалились, чтобы невеста могла побыть наедине с матерью.
Алиенора впервые присутствовала на свадебной церемонии дочери. Джоанну и ее старших сестер, Леонору и Тильду, в раннем возрасте отослали к иностранным принцам, а когда с королем Франции брак был расторгнут, Людовик вычеркнул Алиенору из жизни двух их общих дочерей. Присев на кровать, Алиенора поправила рассыпавшиеся по подушке волосы Джоанны. Она по опыту знала, как возбуждали мужчин длинные волосы: женщины распускали их лишь в уединении спальни.
– Ты такая красивая невеста, – с любовью сказала она, – и мне радостно видеть, что такая нетерпеливая. Сдается мне, твой брат не в таком большом долгу перед тобой, как думал поначалу.
Джоанна улыбнулась:
– Когда ты догадалась, матушка?
– В тот момент, когда Раймунд вошел в зал и я увидела, что вы смотрите друг на друга так, будто весь мир перестал существовать. Я счастлива за тебя, дорогая, – Алиенора потянулась, чтобы поцеловать Джоанну. – Вы были любовниками?
Джоанна залилась краской:
– Конечно же, нет, матушка!
– Нет? – В голосе Алиеноры прозвучало удивление. – Что ж, тем слаще будет нынешняя ночь.
Она улыбнулась, вспомнив собственную брачную ночь с отцом Джоанны. Удивительно, как они с Гарри не подожгли постель – столько в них было пыла. Если ее дочь обретет с графом Тулузским и половину того наслаждения, ее можно считать счастливой женщиной.
Джоанна оставила полог над кроватью чуть приоткрытым, так, чтобы видеть, но не быть видимой. До сих пор она не участвовала в церемонии брачного ложа. Когда ее выдали за Вильгельма, ей было всего одиннадцать, поэтому в их брачную ночь консуммации не предполагалось. Только в пятнадцать муж счел ее достаточно взрослой, и просто однажды явился к ней в опочивальню. Воспоминание вызвало у нее улыбку – это был приятный опыт. Ее ослепляла красота супруга, и она стремилась стать его женой во всех смыслах этого слова. К тому времени Джоанна уже знала о его гареме из рабынь-сарацинок, но убеждала себя, что муж от него откажется, как только станет делить постель с ней. Улыбка погасла – она вспомнила, как огорчилась, узнав что муж не намерен избавляться от наложниц. Большинство жен готовы были терпеть случайные измены мужей. Верности мало кто ждет, только благоразумия. Но даже в пятнадцать Джоанна считала гарем большим грехом, чем измену с любовницей, и куда более серьезным оскорблением для своей гордости.