Последний рубеж

— А я с Богом в душе, — пояснил миссионер. Он с трудом прожевывал волокна. Мясо действительно было жестковатым. Видимо, корова, с которой его срезали, издохла от старости.

— И как оно, — Влад потрепал нечесаные волосы лежащего лицом в тарелке с сухарями Болдахо, — удается всучить незрячим прозрение?

Монах проглотил пережеванное и признался:

— Пока противятся. — Вытер рукавом залоснившиеся губы и добавил назидательно: — Но никуда не денутся. Как бы ни разнузданно было стадо, а все одно пребудет у ног пастуха.

— А как насчет того, чтобы выпить за успех этого праведного дела? — предложил Влад.

— Нет, уволь, — решительно отказался монах. Слишком решительно. Не столько Владу ответил, сколько в себе сомнения в зародыше истребил.

— Сан пить не позволяет?

— Нет. Здоровье. Говорил апостол Павел коринфянам: «Все мне позволительно, но не все полезно». И со мной так же. Печень, прости Господи, ни к черту. Пора на регенерацию, да все недосуг.

И монах, помянув нечистого к ночи, а Чистого — всуе, широко перекрестился.

— Жаль, — расстроился Влад. — А не то бы мы сейчас…

— А тебе самому, брат, не будет ли? — осуждающе покачав головой, спросил монах. — Смотрю, уже хорош.

— Считаешь, брат?

— Считаю, брат. Ты где остановился? Здесь?

— Так точно. Снял номер. — Влад неуверенно махнул рукой. — Там где-то. Через двор и по ступеням.

— Ну вот и шел бы в люльку, — заботливо посоветовал монах. — На боковую. Спать. Бай-бай.

Влад вздохнул и — пьяный язык, что помело — пожаловался:

— Это хорошо бы, брат, когда бы бай-бай. Да только уже год как не сплю.

— Совсем?

— Не то чтобы совсем, а так… — Влад постучал себя по голове. — Вот здесь что-то сломалось у меня, брат. Или вот здесь. — Он постучал себя по груди. — Кошмар изводит. Не поверишь, брат, каждую ночь душу наизнанку выворачивает. Отчаялся уже покой обрести.

На что монах сказал:

— Чем сквернее человек, тем лучше он спит. А чем порядочней — тем хуже.

Влад горько усмехнулся:

— Звучит как рекламный лозунг пилюль от сна для часовых и ночных сторожей.

— Эта пилюля называется «совесть», — сказал монах.

Влад ничего не ответил, только вздохнул. А монах взялся выпытывать:

— Видимо, грех большой на душе? Да, брат?

— Так точно, брат. Попал в десятку. Прямо в тютельку.

— А ты покайся.

— Покаяться… — Влад задумался. — Полагаешь, отпустит?

Глаза миссионера прояснились, и он изрек:

— Вот ты говоришь — «отчаялся». А покаяние, брат, есть отрицание отчаяния. — Он отложил в сторону кость, потянул из тарелки другой ломоть и продолжил: — Отчаяние говорит: «Ты не можешь быть другим». Оно говорит: «У тебя нет ничего впереди». Оно говорит: «Сдайся». Отчаяние учит видеть в Боге только справедливость. Только голую схему — грех и воздаяние.

— А это что, не так, брат? — спросил Влад.

— Нет, брат, не так. — Монах вертел кусок, выискивая место, куда вонзиться. — Так думать о Боге нельзя. Мысль о Нем тогда становится источником ужаса. Не страх Божий поселяется тогда в человеке, а страх вспоминать о Боге. Но Бог-то, брат, это не только Справедливость. Бог это еще, брат, и Любовь.

— Хорошо, брат, сказал. От души. Дай поцелую тебя, брат. — Влад действительно полез через стол лобызаться, но, глянув на изумленное, а оттого сделавшееся еще более страшным, лицо монаха, передумал, плюхнулся на место и спросил: — А как мне покаяться? Научи, брат.

Монах сперва откусил кусок, прожевал, проглотил, только потом сказал:

— Научу, брат. Тут так. — Монах указал костью на потолок. — Скажи Ему: «Да, Господи, что было, то было». Признайся: «Не отрекаюсь». А потом так скажи: «Но это — не весь я. Не в том смысл, Господи, что было и что-то светлое в других моих поступках. Смысл в том, что я прошу Тебя отбросить в небытие все то, что было моим. Но, отделив мои поступки от меня, сохрани мою душу. И пусть не буду я в глазах Твоих неразделим с моими грехами». Уловил суть, брат?

— Уловил, брат.

— Скажи вот так, и все случится, — подытожил монах и опять занялся делом — впился зубами в мясо.

А солдат вдруг погрузился в сомнения. Забормотал, словно в бреду:

— А услышит ли Он? Снизойдет ли? Кто я Ему? Ветошка…

Монах недовольно покачал лысой головой, отчего на темной стене заметались блики.

— Послушай, брат, что скажу. Внимательно послушай. Спрошен был старец одним воином: «Принимает ли Бог мое раскаяние?» И старец ответил: «Скажи мне, возлюбленный, если у тебя заклинит винтовку, то выбросишь ли ее вон?» Воин говорит ему: «Нет, но я почищу ее и опять пойду с нею в бой». Тогда старец говорит ему. «Если ты так щадишь свое оружие, разве Бог не пощадит Свое творение?» Так что не переживай, брат. Услышит.

— Спасибо, брат, за совет. Нет, действительно, спасибо.

— Не за что.

— Как это не за что? Надежду ты мне дал, брат!

— Пользуйся, брат.

— Обязательно… — Влад помолчал, уставившись в угол. Потом посмотрел на монаха и спросил: — И что, вот так вот один разок покаюсь и отпустит?