Последний рубеж

— Дело не в количестве, а в качестве, — ответил монах. — Один странник спрашивал у старца: «Я совершил великий грех и хочу каяться три года. Не мало ли?» «Много», — отвечал ему старец. «Тогда буду каяться один год», — решил тогда странник. «И этого много», — сказал старец. — Монах прервался, нашарил где-то щепу, поковырял ею в зубах и продолжил: — Тогда странник спросил у старца: «Не довольно ли будет сорока дней?» «И этого много, — сказал старец. — Если человек покается от всего сердца и более уже не будет грешить, то и в один день примет его Бог». И странник поверил ему. Уразумел, брат?

Влад кивнул:

— Уразумел, брат. И завидую тебе.

— Чему завидуешь, брат?

— Тому, брат, что есть у тебя пример на любой случай жизни. Не потеряешься при таком раскладе. Не заблудишься. — Влад крякнул и долбанул по столу так, что зазвенела нехитрая посуда. — И все же выпью я, брат. Душа горит и просит. Ты — как знаешь, а я употреблю. Не в той кондиции я сегодня, брат, чтобы каяться. А так глаза залью, глядишь, поборю кошмар бесчувствием.

Монах не стал возражать. И препятствовать не стал. Вытер лоснящиеся пальцы о голову Болдахо и сказал со смирением:

— Твоя воля, брат.

— Так точно, моя, — согласился Влад. Подтянул кувшин и наполнил вонючим пойлом кружку. Поднял ее и, отлично зная свою норму, попрощался: — Твое здоровье, брат, и до свидания. Остаешься за старшего. Как отключусь, дверь подопри. А Зверь объявится, буди. Насадим на кукан.

В следующую секунду перебродивший сок губчатой настырницы ожег горло солдата, скоро разбодяжил кровь, а на выхлопе, как и мечталось, опрокинул разум.

3

Когда Влад пришел в себя, то обнаружил, что упирается лбом в обложку толстенного фолианта. Чертыхнулся, с трудом поднял чугунную голову и увидел, что монах уже ушел. Болдахо, тот вот он, на месте, спит по правую руку, навалившись грудью на стол. Остальные тоже здесь. Никуда не делись. Дрыхнут как дети малые. А монаха нет.

«А был ли он вообще? — подумал Влад. — Быть может, пригрезился?»

Нет, ничего подобного, не пригрезился. Кто-то ведь сунул книгу под голову. Кто мог сунуть, кроме монаха? Никто.

«Наверное, Священное Писание», — предположил Влад, разглядывая старинный том в кожаном переплете. Пододвинул свечу, откинул серебряную пряжку и раскрыл книгу там, где была заложена шелковой лентой.

И ахнул, с первого взгляда узнав даппайскую клинопись.

С головой дружил не очень, поэтому удивляться не стал, а просто начал в свое удовольствие перебирать значки, похожие на разбросанные по пляжу крылья дохлых чаек. Выходили слова. Слова пошли складываться в предложения. И получался текст: