Последний рубеж

Сказав это, Харднетт посмотрел на бумажные лоскуты, прикрепленные к воздуховоду, и прикрыл глаза. Лоскуты действительно шелестели. Тревожно. Словно листва перед грозой. И во второй раз за последний час воображение перенесло полковника в даль дальнюю. И вновь он оказался у открытого окна в комнате старой усадьбы. Тусклый огонь камина отбрасывал смутные тени. За окном сияла тяжелая луна. Где-то у реки шумел рогоз и поскрипывал под копытами настил деревянного моста. Но кто именно к нему спешит посреди ночи, Харднетт так и не узнал — связист безжалостно вернул его на борт НП-лайнера.

— Для кого-то, может быть, и издержки, — сказал он. — А для кого-то — поломанные судьбы.

— Что поделать, такова жизнь, — стряхнув наваждение, заметил Харднетт. — В обычаях человеческих много разнообразия и много нелепостей. И ты вот что… Давай-ка без этого всего, без глубокого погружения. А то наговоришь лишнего и…

— Что? Скрутите и сдадите на коррекцию?

Полковник не удостоил его ответом. Пропустил вопрос мимо ушей. Не хватало еще отвечать на дурацкие вопросы запутавшегося мальчишки. Но сам спросил:

— Ты, похоже, техническую «вышку» заканчивал?

— Допустим. Заметно?

— А как же! Реальность усложняешь. Умник.

— А что — реальность, по-вашему, элементарна?

— Не то чтобы элементарна. Просто… требует верного истолкования. — Харднетт направил указательный палец в потолок и произнес назидательно: — Верное и вовремя сделанное толкование позволяет добропорядочному гражданину с легкостью выбрать путь безупречного поведения.

Парень попытался возразить:

— Позвольте, сэр, а кто будет…

— Хватит! — резко оборвал его Харднетт. — Утомил ты меня. Помолчи… И я помолчу. Вместе давай помолчим.

Парень прикусил язык, и они действительно помолчали. Душевно. Правда, недолго. Нарушая тишину, полковник ни с того ни с сего, оттолкнувшись от случайной, мимолетной и незафиксированной мысли, задумчиво произнес:

— Знаешь, дружище, как иной раз бывает? — Он выдержал театральную паузу. — Бывает так, что человек бросит камень в море, а сам возьмет да и умрет. И получается ерунда: человека уже нет, а камень, им брошенный, все еще летит. На дно. Летит и летит. И летит, и летит, и летит… А человека нет. Странно, правда?

— Я не понял, это вы к чему, сэр?

— К слову.

— К какому?

— Непроизнесенному.

— Намекаете, что времена такие, что лучше помалкивать?

— Да не намекаю я! Что ты, ей-богу? Не намекаю, прямо говорю. Как римлянин римлянину говорю: иногда молчание — раймондий. И понимай как хочешь. А времена… Что — «времена»? У тебя есть свое мнение, ты вправе его иметь. В любые времена. Только знай, на самом деле это не ты имеешь мнение. Пока еще мнение имеет тебя. К тому же оно не твое. Чье-то чужое. Подумай об этом на досуге. А я все сказал.

Харднетт подошел к двери, но, взявшись за ручку, остановился.

— Кстати, — обратился он к связисту через плечо, — кто это тебе шепнул, что я из Чрезвычайной?

— Никто, — ответил парень.

Харднетт нахмурился:

— Геройствуешь?

— Честно, сэр, никто, — поклялся тот и напомнил: — Вы же мне сами показали лицензию, когда вошли.

— Совсем плохим стал! — хлопнул себя по лбу Харднетт и, уже закрывая дверь, добавил: — А хорошим никогда и не был.

3

В ожидании черного стюарда полковник задержался в командной рубке. Самому вернуться в пассажирский салон представлялось делом непростым. И даже опасным. Ничего не стоило заблудиться в бесконечных закоулках корабля и сгинуть навеки. Рисковать не стал — перспектива превратиться в местного призрака не грела. Нагло занял пустующий ложемент у пульта Проводника и, отхлебывая замзам-колу, которую принесла ему гостеприимная девчушка в форме стажера, попытался осмыслить полученную информацию.

«Итак, что у нас имеется», — начал он свой анализ.

А имелось следующее.

Прежде всего, один из тех странных объектов в пространстве-времени, которые носят гордое название «мембрана Гагича». «Гагича» — это потому что подобный объект первым обнаружил астрофизик Гагич. В 1123-м далеком году. Только он, Иосиф Гагич, решил тогда, что обнаружил белую дыру. И ошибся.

И немудрено.

Свойства объекта один в один совпадали со свойствами белой дыры. А главное — гравитационное притяжение объекта оказалось предельно малым. Никакая материя или энергия (включая свет) не могла попасть внутрь обнаруженного объекта. Покинуть — пожалуйста, внутрь попасть — нет.

Словом, натуральная белая дыра.

Белее не бывает.

Только вот вышла с этой белой дырой форменная незадача. Спустя двенадцать лет вдруг обнаружилось, что на ее месте зияет черная. Глянули на нее как-то в очередной раз по графику, и — вот те на! Была дыра белая, стала черная. Проверяли, перепроверяли — черная. Удивились и ничего не поняли. Мало того, через какое-то время чудо повторилось — черная дыра вновь стала белой.

Вот так и пошло с тех пор: то черная она, то белая. То наоборот. Такой вот неустойчивый объект. Объект, особенные свойства которого едва не свели наблюдателей с ума, назвали почему-то «мембраной». А целиком получилось — «мембрана Гагича». Так и в учебниках.