Последний рубеж

В ответ Гаврилюк лишь рассмеялся. Сдавленно, хрипло и даже не пытаясь скрывать прорезающуюся в его затухающем голосе иронию.

– Да где эти ушлепки?! – прорычал офицер «Рубежа», вытащив из кармана разгрузки рацию. – Бойцы, прием?! Вы где шляетесь, уроды?! Где?! Где вас носит?!

– Товарищ лейтенант, говорит сержант Дзержинский! Пока ничего не нашли, прием?

– Э, рядовой! – не унимался Колесник, брызжа слюной на черный корпус устройства. – А ты куда делся, а?! Где ты шляешься, урод?!

Но у Караченко в тот момент появились проблемы куда важнее…

* * *

– Ни слова, ушлепок, – прошипел Седой, подняв левую руку вверх и продемонстрировав идущему позади спутнику зажатую в пальцах гранату. – Или оба тут сдохнем, понял меня?

– Ты… – с трудом выдавил из себя Карач, застыв как вкопанный. – Ты серьезно?..

– Я сказал: ни слова, урод, – стиснув зубы, процедил сталкер, развернувшись к черному лицом. – Знаешь, нечего мне делать в вашей компашке. Я знаю, хорошо знаю, как вы собираетесь платить. Пулю в спину я не хочу, так что давай, разворот – и трындуй обратно к своим. Делайте там че хотите, но я больше в вашем гребаном походе не участвую! – Скиталец и не заметил, как повысил голос, едва не сорвавшись на крик. – Все, давай вали, вали отсюда!

И рубежник повернулся к нему спиной. Волосы на его затылке встали дыбом, и боец группировки буквально почувствовал, как бродяга направил на него автомат.

– Где ты шляешься, урод?! – зарычала спрятанная в разгрузку рация, но Караченко не нашел в себе сил ответить. Как Седой и сказал, он просто зашагал обратно, по только что проверенному, безопасному пути, который он запомнил в мельчайших подробностях. Черный знал: сталкер уже наверняка отступил дальше в лес, стремясь как можно быстрее скрыться от остатков группировок, которые пытались утянуть его с собой в могилу. Знал – и корил себя за то, что даже не попытался этому воспрепятствовать. Не попытался, наплевав на собственную жизнь, сообщить командованию об измене. Не выстрелил бродяге прямо в грудь, пока тот изливал душу в коротком монологе. С трудом волоча тяжелые, будто бы отлитые из бронзы, ноги, рядовой Караченко мысленно бранил себя за то, что испугался смерти и уже в который раз поставил свою жизнь выше идеалов «Рубежа»…

* * *

– Я же… говорил, – хмыкнул Гаврилюк, с тихим щелчком открыв крышку лежащей на ладонях коробки. – Вот… Одного уже… Отпустило. Не надо было тебе… Слать… Сталкеров.

– Я подумал… – заметался в поисках оправдания Колесник. – Так быстрее…

– И ты… Облажался, лейтенант. Теперь… Я точно… Труп, – ответил лидер группировки, подставив под солнечные лучи золотые механические часы, переливающиеся ослепительно-белыми бликами. Глаза капитана налились горькими слезами. Широкий, чем-то напоминающий свиной пятачок нос громко шмыгнул. – Вот… Хочу глянуть последний раз. Перед тем, как уйду… Забавно ведь… Я думал, смогу носить… Отвалил… Много… Доставка, сам товар… Думал, выберусь… Куплю костюм… А оно… Вот так все. Повернулось.

– Да подделка это, мужик, – буднично заявил Омлет. – Я до Зоны много с часами работал. Много видел, много чинил. Так что поверь: подделку сразу вижу. Ни хрена они не золотые, капитан. Долларов сто, не больше. Накололи тебя, видать. Крепко накололи…

– Хе. – Мокрые от слез щеки Гаврилюка противно вздрогнули, когда нервный смешок вырвался из недр его обвисшей сальными складками груди. – Получается, нас всех тут… По кругу надолбали… Да? – Вытащив сигару изо рта, глава черных глухо закашлялся, и на его подставленный кулак брызнули маленькие капли крови. – Я надолбал… вас. Торгаши… Меня. Меня… Больше всех. Никто… Столько не отвалил… Никто. Потом… Потом Паромщик. Он… Он нас всех надолбал… Сказал, здесь… Здесь свобода, а оно… Вот так. Хотя… Да причем тут… Паромщик? Мы сами… Виноваты.

– Движение! Правый фланг! – оперативно сообщил Иванцов, и буквально через несколько секунд на поляну вышел одинокий, понурый рядовой Караченко.

– Я… Уп… Упустил… Его, – запинаясь, сказал он. – Я… Простите… Он… Ушел… Товарищ… Лейтенант…

– А я… – невесело усмехнулся Гаврилюк. – Я же… Сказал…

– Товарищ капитан, я… – начал было Колесник, но лидер «Рубежа» оборвал его ленивым взмахом руки, словно отгоняя жужжащую прямо на ухо мошку:

– Заткнись, лейтенант… Х… Хватит… Просто заткнись и дай… Дай мне… Спокойно ум… Умереть. Наверное, это… Последний… Мой… Приказ…

И часы выпали из его обмякших, разжавшихся пальцев, тихо шлепнувшись в траву. Глаза Гаврилюка закатились, голова упала на грудь, и его обрюзгшее тело свалилось с пня, будто мешок картошки. Вот так и ушел на покой человек, руководивший черными более двух лет…

– Товарищ лейтенант! – ожила рация в руках Колесника. – Мы… До сих пор ничего… Как… Аномалии есть, а арты… Только «батоны»… Ничего нет. Ничего…

– Возвращайтесь, сержант. Уже… Уже поздно, – сухо бросил тот и спрятал рацию в разгрузочный жилет. Глядя на мертвое тело своего капитана, лейтенант почувствовал, как в его груди, будто черная дыра, разрастается пустота. Словно вместе с этим человеком ушла последняя надежда на спасение…