Последний сад Англии

Она все-таки умудрилась перепрыгнуть с кормы на твёрдую землю и, всё ещё вся в пунцовом румянце, зашагала обратно по тропе вдоль Канала. А следом нёсся раскатистый смех её друга.

Диана

Октябрь 1944

Диана лежала на кроватке Робина, когда к ней пришёл отец Делвин.

— Миссис Саймондс, я ненадолго и, думаю, мне можно сесть, — сказал он так, словно бы обращаться подобным образом к женщине, лежащей на детской кроватке, подложив под голову вместо подушки детский джемпер, было самым обычным в мире делом.

Она подняла голову, чтобы посмотреть на него: — Я давно узнала, отец, что если уж вы захотите что-то сказать, то я мало что смогу сделать, чтобы остановить вас.

Он усмехнулся: — Верно. Напористость и вторжение — вот те два качества, за которые, уверен, меня будут судить у Небесных Врат.

Со вздохом она принудила себя подняться. Взяла стул, на котором привыкла сидеть, и подвинула его поближе. Священник взял кресло Нэнни — теперь оно всегда пустовало.

— Предполагаю, вы хотите поговорить, — сказала она невнятно и хрипло, каждое слово ей приходилось старательно выговаривать, — Или просто проверяете как я и не умерла ли. Все это делают в последние дни.

Он сложил руки на Библии, лежавшей у него на коленях:

— А вас нужно проверять?

— Я думала, утешать горюющих матерей — это привилегия священников.

— Может, мне сказать вот это: «Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне, ибо таковых есть Царствие Небесное»? Или, быть может, вот это — От Матфея восемнадцать четырнадцать — лучше подойдёт? «Нет воли Его, чтобы один из малых сих погиб.»

— Если бы вы это сделали, я бы приказала вам покинуть мой дом.

Он улыбнулся: — Так я и думал. Как-то раз вы рассказывали мне, что единственная причина, по которой вы до сих пор разговариваете с отцом Бильзоном, это потому что, когда вы овдовели, он не стал предлагать вам подобные банальности.

— Смерть ребёнка — это другое, — сказала она.

Он склонил голову: — Поскольку у меня нет детей, я могу только лишь представить всю ту боль, которую вы, несомненно, испытываете. И тот гнев.

Гнев. Да. На глубине ее души, под наслаивающимися друг на друга пластами уныния и жалостью к себе, находился раскалённый до бела железный столб гнева. И сейчас она ясно это увидела — почувствовала это. Словно одно только это слово — «гнев» — раcчистило туман всех прочих мыслей.

— Эта проклятая война, — сказала она как выплюнула, — Эта чёртова тупая война, на которой воюют мужчины, которым ни малейшего дела нету до того, какой ценой даётся эта их победа. Мой сын. Мой муж. У меня не осталось никого.

Он ничего не отвечал, просто продолжал сидеть, потому она продолжила говорить торопливо: — Мне обещали хорошую жизнь, если я просто буду хорошо себя вести. Я скрутила себя в узлы, в бараний рог завязалась, лишь бы быть сначала хорошей дочерью, дебютанткой, невестой, затем стать хорошей женой, матерью. Предполагалось, что обо мне будут заботиться. А теперь всё пропало, всё пошло прахом.

— А теперь вы не знаете, что вам делать с собою, — сказал он.

Она резко вся подалась вперёд. Он был прав. У неё не осталось никакой цели. Она — никто. Просто какая-то женщина, которая носит фамилию своего мужа и у которой есть дом, объятый горем, будто завёрнутый в саван.

— Робин был той причиной, по которой вы продолжали вести себя, словно ничего не изменились, словно вы остались собою прежней, — сказал отец Дэлвин. — Это для него вы содержали дом в таком порядке, насколько было возможно. Вы отправили его в школу. Вы старались дать ему нормальную жизнь.

— А теперь ничего из этого больше не имеет никакого значения, — прошептала она.

Он поглядел ей в глаза, внимательно и устало: — Разве не имеет? Вы всё ещё здесь. Вы, у которой есть собственная жизнь, одна-единственная жизнь.

— Прежде вся моя жизнь была ожиданием замужества.

— Может, это так и было, но теперь вы — независимая женщина со средним достатком. Вы можете выбрать и прожить ту жизнь, которую захотите вести. Вы можете играть на арфе в любое время дня или возглавить этот госпиталь, — сказал отец Дэлвин.

— Синтия — комендант.

— Мисс Саймондс не является хозяйкой Хайбери Хаус, — сказал отец Дэлвин.

Она поджала губы, не соглашаясь с мнением священника. Начать всё с начала. Это было заманчиво — более чем что-либо, что ей довелось испытать с того времени, как умер Робин. Но одновременно это было очень устрашающе. Сделать шаг к ещё неясному будущему означало приблизиться к возможности, что там может поджидать ещё большая боль.

В конце концов она произнесла: — Я не знаю, с чего начать.

Он встал и протянул ей руку:

— Не пройдете со мной? Ненадолго. Прошу.