Читаем Последний самурай полностью

Он сказал: Надо полагать, но это к делу не относится. Одно то, что ты считаешь, будто это касается тебя, наилучшим образом доказывает, что ты не понимаешь, как работает система. Посмотри с позиций школы. К ним приходит мальчик с рекомендацией нобелевского лауреата, который утверждает, что этот мальчик, может, новый Ньютон, и полагает, что из всех школ страны именно эта школа лучше прочих разовьет столь выдающиеся таланты. И перед ними возникает не только долгосрочная перспектива получить гения среди выпускников; в краткосрочной перспективе они могут рассчитывать, что человек, который не просто получил Нобелевскую премию, а еще и мелькает на ТВ, будет добавлять блеска крупным школьным мероприятиям. Я могу записать тебя в любую школу страны; если тебе больше нравится другая, скажи непременно, я не хочу на тебя давить, я просто выбрал ту, где ты, скорее всего, не рехнешься.

Я и хотел бы обрадоваться поступлению в школу в 12 лет, но в сравнении с Кембриджем это не так уж интересно. Я сказал: А если я уже всему научился?

Он сказал: Ты наверняка увидишь, что еще нет, и укрепить позиции все равно не помешает. К тому же нелишне расширнть горизонты. От ученых ждут всесторонней образованности; не повредит слегка подзаняться гуманитарщиной Можно взять язык-другой — сослужит тебе хорошую службу.

Я безуспешно воображал, как стану объяснять Сибилле, что получил стипендию в Уинчестере. Я безуспешно возражал, как Сиб не спросит, кто дал рекомендацию. Я безуспешно воображал, как Сиб поверит, что на Уинчестер произвела впечатление рекомендация тренера из Клуба дзюдо для мальчиков в Бермондси.

Видимо, он решил, что мне не улыбается учить языки, и сказал: Я тебя понимаю, когда только начинаешь, столько всего хочешь узнать, неохота тратить время. Но на текущем этапе лучше не торопиться с выбором. Можно заняться практическими вещами — ты хоть раз в лаборатории был? Ну да, я так и думал.

Я безуспешно воображал, как стану объяснять Сорабджи, что генетически я ему не сын.

Сорабджи все расхаживал туда-сюда и говорил про школу. Сверкал глазами; махал руками; постепенно перспектива импонировала мне все больше. Не так интересно, как отправиться на Северный полюс или галопом по монгольской степи, зато очень похоже на правду. Он говорил о школьных учителях; об одноклассниках, которые останутся друзьями на всю жизнь. Он так волновался, он был так счастлив, что наконец может хоть что-то сделать. Я заподозрил, что настоящим мечом я бы его убил; нельзя сказать ему, что я ему не сын, потому что это правда.

И кроме того, чего бы мне не пойти в школу?

Я подумал: А вдруг есть способ?

Если он прав, я и впрямь могу пойти. Получить стипендию, пойти в школу, а если он и узнает правду, будет уже поздно. У меня не отнимут стипендию по одному его слову; не отнимут, если он скажет, что дал мне рекомендацию лишь потому, что думал, будто я его сын, и вообще, как он может сказать, что дал мне рекомендацию только поэтому? Если пойду, у Сибиллы появится лишний доход: она сможет купить шюреровскую «Историю еврейского народа в эпоху Иисуса Христа», роскошное четырехтомное издание, исправленное и дополненное Вермешем и Милларом, которое должно быть в каждом доме. Если я ухитрился внушить нобелевскому лауреату, что я его давно потерянный сын, уж убедить собственную мать, что получил стипендию в Уинчестере, я как-нибудь способен.

Я подумал: Почему нельзя?

Если не выйдет, всегда можно в 13 лет поступить в Кембридж. Может, и выйдет. И уж лучше так, чем еще одна зима на Кольцевой.

Он сочувственно смотрел на меня.

Я сказал: Ну я не знаю.

Я подумал: Почему нельзя ему не сказать? Сибилла будет счастлива. Он будет счастлив. Он же много лет угрызался, потому что был не в силах помочь, а теперь он в силах. Что такого плохого, если он сможет думать, будто в силах помочь?

Зазвонил телефон.

Он коротко мне улыбнулся — мол, когда же это кончится? Он сказал: Я на секундочку.

Подошел к столу и взял трубку. Он сказал: Сорабджи!

Он сказал: Да, так в чем проблема?

Последовала долгая пауза.

Он сказал: Полностью с тобой согласен, Рой, но что, по-твоему, я тут могу? Я даже не член комитета…

Снова пауза.

Он сказал: Я был бы счастлив помочь, если б мог принести пользу, но честное слово, я не вижу, как тут выкручиваться…

Снова пауза.

Он сказал: Очень интересное предложение.

Он сказал: Это будет весьма нестандартно, но я отнюдь не…

Он сказал: Слушай, Рой, можно, я тебе завтра перезвоню? Я сейчас занят. Особо не обольщайся, но давай держать в уме все возможности.

Он сказал: Хорошо. Да. Спасибо, что позвонил.

Я все смотрел на него. Я не улавливал, что происходит. Я не улавливал, что происходит с доктором Миллером, и не улавливал, что происходит с астрономом из Австралии; я даже толком не улавливал, что происходит с его тремя детьми и страницами примеров. У меня, похоже, не было всех релевантных данных; я не знал, где их добыть. Судя по имеющимся данным. Сорабджи — последний, у кого имеет смысл просить релевантные данные.

Перейти на страницу:

Все книги серии Иностранная литература. Современная классика

Время зверинца
Время зверинца

Впервые на русском — новейший роман недавнего лауреата Букеровской премии, видного британского писателя и колумниста, популярного телеведущего. Среди многочисленных наград Джейкобсона — премия имени Вудхауза, присуждаемая за лучшее юмористическое произведение; когда же критики называли его «английским Филипом Ротом», он отвечал: «Нет, я еврейская Джейн Остин». Итак, познакомьтесь с Гаем Эйблманом. Он без памяти влюблен в свою жену Ванессу, темпераментную рыжеволосую красавицу, но также испытывает глубокие чувства к ее эффектной матери, Поппи. Ванесса и Поппи не похожи на дочь с матерью — скорее уж на сестер. Они беспощадно смущают покой Гая, вдохновляя его на сотни рискованных историй, но мешая зафиксировать их на бумаге. Ведь Гай — писатель, автор культового романа «Мартышкин блуд». Писатель в мире, в котором привычка читать отмирает, издатели кончают с собой, а литературные агенты прячутся от своих же клиентов. Но даже если, как говорят, литература мертва, страсть жива как никогда — и Гай сполна познает ее цену…

Говард Джейкобсон

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза
Последний самурай
Последний самурай

Первый великий роман нового века — в великолепном новом переводе. Самый неожиданный в истории современного книгоиздания международный бестселлер, переведенный на десятки языков.Сибилла — мать-одиночка; все в ее роду были нереализовавшимися гениями. У Сибиллы крайне своеобразный подход к воспитанию сына, Людо: в три года он с ее помощью начинает осваивать пианино, а в четыре — греческий язык, и вот уже он читает Гомера, наматывая бесконечные круги по Кольцевой линии лондонского метрополитена. Ребенку, растущему без отца, необходим какой-нибудь образец мужского пола для подражания, а лучше сразу несколько, — и вот Людо раз за разом пересматривает «Семь самураев», примеряя эпизоды шедевра Куросавы на различные ситуации собственной жизни. Пока Сибилла, чтобы свести концы с концами, перепечатывает старые выпуски «Ежемесячника свиноводов», или «Справочника по разведению горностаев», или «Мелоди мейкера», Людо осваивает иврит, арабский и японский, а также аэродинамику, физику твердого тела и повадки съедобных насекомых. Все это может пригодиться, если только Людо убедит мать: он достаточно повзрослел, чтобы узнать имя своего отца…

Хелен Девитт

Современная русская и зарубежная проза
Секрет каллиграфа
Секрет каллиграфа

Есть истории, подобные маленькому зернышку, из которого вырастает огромное дерево с причудливо переплетенными ветвями, напоминающими арабскую вязь.Каллиграфия — божественный дар, но это искусство смиренных. Лишь перед кроткими отворяются врата ее последней тайны.Эта история о знаменитом каллиграфе, который считал, что каллиграфия есть искусство запечатлеть радость жизни лишь черной и белой краской, создать ее образ на чистом листе бумаги. О богатом и развратном клиенте знаменитого каллиграфа. О Нуре, чья жизнь от невыносимого одиночества пропиталась горечью. Об ученике каллиграфа, для которого любовь всегда была религией и верой.Но любовь — двуликая богиня. Она освобождает и порабощает одновременно. Для каллиграфа божество — это буква, и ради нее стоит пожертвовать любовью. Для богача Назри любовь — лишь служанка для удовлетворения его прихотей. Для Нуры, жены каллиграфа, любовь помогает разрушить все преграды и дарит освобождение. А Салман, ученик каллиграфа, по велению души следует за любовью, куда бы ни шел ее караван.Впервые на русском языке!

Рафик Шами

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза
Пир Джона Сатурналла
Пир Джона Сатурналла

Первый за двенадцать лет роман от автора знаменитых интеллектуальных бестселлеров «Словарь Ламприера», «Носорог для Папы Римского» и «В обличье вепря» — впервые на русском!Эта книга — подлинный пир для чувств, не историческая реконструкция, но живое чудо, яркостью описаний не уступающее «Парфюмеру» Патрика Зюскинда. Это история сироты, который поступает в услужение на кухню в огромной древней усадьбе, а затем становится самым знаменитым поваром своего времени. Это разворачивающаяся в тени древней легенды история невозможной любви, над которой не властны сословные различия, война или революция. Ведь первое задание, которое получает Джон Сатурналл, не поваренок, но уже повар, кажется совершенно невыполнимым: проявив чудеса кулинарного искусства, заставить леди Лукрецию прекратить голодовку…

Лоуренс Норфолк

Проза / Историческая проза

Похожие книги

Зулейха открывает глаза
Зулейха открывает глаза

Гузель Яхина родилась и выросла в Казани, окончила факультет иностранных языков, учится на сценарном факультете Московской школы кино. Публиковалась в журналах «Нева», «Сибирские огни», «Октябрь».Роман «Зулейха открывает глаза» начинается зимой 1930 года в глухой татарской деревне. Крестьянку Зулейху вместе с сотнями других переселенцев отправляют в вагоне-теплушке по извечному каторжному маршруту в Сибирь.Дремучие крестьяне и ленинградские интеллигенты, деклассированный элемент и уголовники, мусульмане и христиане, язычники и атеисты, русские, татары, немцы, чуваши – все встретятся на берегах Ангары, ежедневно отстаивая у тайги и безжалостного государства свое право на жизнь.Всем раскулаченным и переселенным посвящается.

Гузель Шамилевна Яхина

Современная русская и зарубежная проза
Адам и Эвелин
Адам и Эвелин

В романе, проникнутом вечными символами и аллюзиями, один из виднейших писателей современной Германии рассказывает историю падения Берлинской стены, как историю… грехопадения.Портной Адам, застигнутый женой врасплох со своей заказчицей, вынужденно следует за обманутой супругой на Запад и отважно пересекает еще не поднятый «железный занавес». Однако за границей свободолюбивый Адам не приживается — там ему все кажется ненастоящим, иллюзорным, ярмарочно-шутовским…В проникнутом вечными символами романе один из виднейших писателей современной Германии рассказывает историю падения Берлинской стены как историю… грехопадения.Эта изысканно написанная история читается легко и быстро, несмотря на то что в ней множество тем и мотивов. «Адам и Эвелин» можно назвать безукоризненным романом.«Зюддойче цайтунг»

Инго Шульце

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза