Последний самурай

Он резко и со свистом втянул воздух. Потом покосился на меня, тут же отвернулся, взял со стола бумаги и снова начал проглядывать их, не произнося ни слова. Просмотрел одну страницу, потом другую, затем сказал:

Она говорила мне, что...

Он сказал: Она никогда не говорила мне, что...

Потом снова перевел взгляд на странички с анализом Фурье.

И тихо сказал: Сын, которого у меня до сих пор не было.

И поднял голову. В глазах у него блестели слезы.

Он опустил мне руку на плечо, засмеялся и покачал головой. Сам не понимаю, как я мог этого не заметить, сказал он, смеясь и качая головой, ты в точности такой же, каким был я в этом возрасте...

Я не знал, что сказать.

Он спросил: А она не говорила тебе...

Я сказал: Она мне никогда ничего не говорила. Просто однажды я заглянул в конверт, на котором было написано «Вскрыть в случае моей смерти». Она об этом не знает и...

Он спросил: И что там говорилось?

Я ответил, что не слишком много.

Он спросил: Значит, ты живешь здесь? Что-то я не совсем понимаю... ведь она до сих пор живет в Австралии, верно? Как раз на днях была статья...

Я быстро вставил: Я живу с бабушкой.

Он сказал: Ах, ну да, конечно. Глупо, я как-то не подумал об этом. И вообще, это страшно на нее похоже.

Он сказал: Так ты ходишь здесь в школу, да? А на летние каникулы едешь к ней?

Я сказал, что не хожу в школу. Он снова принялся проглядывать странички с уравнениями, потом улыбнулся и сказал: И все равно, не совсем понимаю...

А потом вдруг сказал: А ну-ка, скажи, что ты знаешь об атоме?

Каком атоме? спросил я.

Он сказал: Не важно. Любом атоме.

Я сказал: Атом иттербия имеет 70 электронов, относительная атомная масса 173,04, энергия ионизации 6,254 электровольта...

Он перебил меня: Это не совсем то, что я имел в виду. Меня куда больше интересует структура...

Я подумал про себя: Что произойдет, если я начну объяснять структуру?

Я спросил: Структура?

Он сказал: Расскажи все, что знаешь о ней.

Я рассказал все, что знал, а потом объяснил, почему, по моему мнению, нет никакого смысла утверждать, что если бы не электрические заряды, мы могли бы проходить сквозь стены.

Он рассмеялся и стал задавать новые вопросы. Если я отвечал правильно, он радостно смеялся; если я не знал ответа, он объяснял, размахивая руками. Все это страшно походило на телевизионное шоу, за тем разве что исключением, что объяснения были более сложными и время от времени он писал на листке бумаги какую-нибудь формулу, а потом спрашивал, понятно ли мне.

И вот наконец он сказал: Надо бы устроить тебя в школу. Главное — выбрать хорошую школу, и тогда тебя никто и ничто не остановит. Как насчет Винчестера?

Я спросил: А нельзя ли поступить прямо в Кембридж?

Он изумленно посмотрел на меня, потом хлопнул себя по коленке и громко расхохотался. И сказал: А нахальства, как я погляжу, тебе не занимать!

Я сказал: Вы же сами говорили, что видели студентов, которые не справлялись с этими задачами.

Он сказал: Да, видел. Но то были далеко не лучшие студенты университета.

А потом добавил: Все зависит от того, чем ты намерен заниматься дальше. Хочешь стать математиком?

Я сказал: Не знаю.

Он сказал: Если бы ты хотел... если бы был уверен, что хочешь заняться именно этим, то можешь продолжать в том же духе, рано или поздно что-нибудь из тебя обязательно получится. Но если хочешь заняться какой-нибудь другой наукой, следует принимать во внимание и многие другие факторы. Достаточно взглянуть на бедного, несчастного Кена.

А что с ним не так? спросил я.

Он сказал: Нет, достаточно только взглянуть на него! В прошлом году они урезали расходы на ЕКА, Европейское космическое агентство, и теперь он не может заниматься своим проектом. Не может двигаться дальше. Его студенты-выпускники тоже не могут продвигаться. Стараются наскрести какие-то крохи за рубежом, мечутся в поисках спонсоров. Каких результатов можно ждать от исследований, если правительство урезает расходы на эти исследования, делая тем самым их просто невозможными? И кто, как ты думаешь, согласится финансировать их, если они не дают немедленных практических результатов?

Он смотрел на меня с самым серьезным видом, тот же взгляд я подметил у него, когда он писал формулы на листке бумаги, формулы, недоступные пониманию большинства людей. А потом сказал: Каждая наука обходится очень дорого. А самая дорогая из всех — это астрономия.

Он сказал: Самая дорогая из всех, и сделанные астрономами открытия пока что не окупаются в промышленности. А оттого и денег от промышленников ждать нечего.

Он сказал: Если тебе нужны сотни миллионов фунтов, то рано или поздно придется говорить с людьми, которые абсолютно не понимают того, чем ты занимаешься. Да и не хотят понимать, потому что еще в школе ненавидели науку. Но ты просто не можешь допустить, чтобы тебя отшвырнули прочь.

Мне захотелось сказать ему сразу две вещи. Первое: меня не так-то просто отшвырнуть прочь, потому что я занимаюсь в юношеской школе дзюдо в Бермондси. И второе: о’кей.

И я выбрал «О’КЕЙ».