Последний самурай

Тут он улыбнулся во весь рот, а затем добавил, что, очевидно, именно это и заставило его тогда сбегать с уроков и покуривать под навесом для велосипедов вместо того, чтобы торчать в классе и выслушивать объяснения по поводу всяких там падежных окончаний. А потом заметил, что, возможно, именно поэтому он затем и добился такого успеха, если, конечно, это вообще можно назвать успехом.

Я смотрел на листок бумаги и приписку внизу: «Надеюсь, вам это понравится». А ниже подпись, где отчетливо просматривалась лишь буква «с», а дальше — неразборчивый и витиеватый росчерк.

И я подумал: мой отец — Вэл Питере.

Он сказал: Вообще-то как-нибудь обязательно надо прочесть. Видимо, она была очень несчастна.

Он сказал: Знаешь, я рад, что на моих детей никто не давил, никто не настаивал, чтобы они начали как можно раньше. Они и без того слишком быстро растут и слишком много времени проводят в школе. Но считаю, что ты достиг просто поразительных успехов, нет, правда, я искренне это говорю, и страшно рад за тебя, и еще страшно рад, что тебе нравятся мои книги. Это очень много для меня значит, поскольку теперь, на закате дней, не так уж и важно, сколько людей их покупает.

Я почувствовал, что надо что-то сказать, но не мог ничего придумать.

Он сказал: Вот что, позволь мне подарить тебе что-нибудь еще, что-то стоящее. Не знаю, что ты на это скажешь, но, может, тебе понравится одна из этих книг. Не думаю, что сам когда-нибудь смогу прочесть их, они переведены на 17 языков. И тебе не надо будет бегать за автографами, потому что я подпишу каждую из них. И тогда она будет по-своему уникальна. И он подошел к книжному шкафу, битком набитому книгами, и спросил, не хочу ли я взять какую-нибудь из его книг на чешском, или финском, или каком-нибудь другом языке, и обещал подписать ее, и сказал, что тогда эта книга будет просто уникальна.

Я сказал: Это вовсе не обязательно, на что он ответил: Нет, я настаиваю. А потом спросил, какой язык я предпочитаю, и я ответил: Как насчет финского?

Он сказал: Только не говори мне, что знаешь еще и финский. И я сказал: Вы же не хотите, чтобы я вам врал, верно? И он сказал: Ну, ладно, ладно.

А потом спросил: Извини за любопытство, есть в этом кабинете книги на языках, которых бы ты не знал? Я посмотрел на книги в шкафах и на полках и ответил: Нет, но только далеко не все я знаю достаточно хорошо. И он сказал: Извини, что спрашиваю. Если хочешь, могу сделать подпись более личного характера. Что бы тебе хотелось, чтобы я написал?

Я подумал, что надо ему сказать. Я подумал: Неужели я уйду отсюда, так ничего ему и не сказав? И спросил: Ну, а что вы хотели бы написать?

Он сказал: Как насчет «Дэвиду, с обещанием никогда не преуменьшать рыночной стоимости этой книги и не подписывать больше ни одного издания на финском языке, твой сребролюбивый друг Вэл Питере»? Он смотрел на меня, улыбался и держал ручку наготове.

Я сказал: Пишите, что хотите.

Он сказал: Просто мне хотелось бы написать что-то личное, но в голову лезут только банальные и слюнявые варианты.

Я сказал: Вряд ли я стану когда-нибудь продавать эту книгу, а потому необязательно делать ее уникальной.

Он сказал: Что ж, в таком случае как тебе вот это? Напишу без всяких затей: «Дэвиду с наилучшими пожеланиями, Вэл». Но ты будешь знать, что это от чистого сердца. И он не стал снова улыбаться, потому что улыбка и без того не сходила с его губ. Я сказал: Чудесно, спасибо. И он нацарапал что-то в книжке и протянул ее мне.

Эта комната, мир, в котором я сейчас находился, вдруг показались нереальными. Меня так и распирало — еще один целый мир находился во мне. И стоило произнести одно заветное слово, как и он тут же увидел бы этот другой мир. И я подумал: Наверное, мне пора уходить.

Я спросил:

Вы когда-нибудь хоронили свои книги?

Что? удивился он.

Я сказал: Можно положить книги в пластиковый пакет и закопать в землю на глубине несколько метров, по одной на каждом континенте. И тогда в случае какого-нибудь мирового катаклизма они сохранятся для последующих поколений. Они их выкопают и будут читать.

Он сказал, что никогда не пытался. Просто в голову не приходило.

Я сказал: Вообще-то лучше захоронить по одной книге в фундамент каждого дома. В пластиковой упаковке. Это очень помогло бы археологам лет через тысячу.

Он улыбнулся. И сказал: Знаешь, страшно не хочется тебя выгонять, но придется. Мне надо работать.

Я снова подумал, что надо ему сказать, и тогда все бы переменилось самым волшебным образом. Меня так и подмывало сказать, особенно когда я смотрел в его искрящиеся добродушной насмешкой большие светлые глаза.

А потом я вдруг подумал:

Если бы мы сражались настоящими мечами, я бы его убил.

И еще подумал:

Я не могу сказать, что я его сын, потому что это правда.

V

Он, очевидно, считает себя самураем

1

Хороший самурай парирует удар