Последний сеанс

– Так, ничего особенного. Была мерзкая связь с одним очень старым козлом. Ничего особенного. Просто очень плохо после – что-то вроде депрессии. Все никак себя простить не могу, что у меня в жизни это было. Знаешь, мне так хотелось, чтобы все было по-настоящему, как у всех, по-честному, что бросилась к первому попавшемуся козлу в постель. Не знаю, не понимаю, зачем… Больно это ужасно, сама не знаю, почему. Не могу себя простить. Ненавижу себя это, за то… что с этим козлом. Ты представить себе не можешь, как он был отвратителен мне почти с самого начала, а я почему-то это делала, пока буквально умом не двинулась от отвращения к самой себе. К себе и этому уроду старому. Как я могла!

– Зачем ты себя так? Он наверняка со знанием дела подкоп к тебе вел. Он мудак. Ты не при чем! Может, тебе даже казалось, что ты любила его? Так? Ты ведь не могла бы без чувства совсем?

Таня с ужасом покачала головой:

– Нет– нет! Хотя… тогда. Я не знаю, я ничего не знаю! Тогда, казалось, вообще без него не могу. А сейчас ничего, кроме бесконечного унижения не вспоминается! Понимаешь, я сама себя унижала! С самого начала, как только вообще связалась с ним!

И жалобно протянула:

– Мне давно уже надо было домой!

Артем послушно рассчитался и они вышли на дорогу ловить такси. Оба о чем-то уныло думали, вглядываясь в полупустую дорогу.

– Ты никогда не задумывалась, что ненависть притягивает людей друг к другу сильнее, чем любовь? – протянул Артем и проводил глазами очередное такси, которое даже скорость не снизило, проезжая мимо них.

Таня удивленно посмотрела на него снизу сверх и неожиданно гордым голосом ответила:

– Я не задумывалась, я знаю!

Усмехнулась и добавила:

– Именно поэтому ты пришел на сеансы Воронович. Поэтому придешь и на следующий. И еще. Ненависть – как наркотик. Затянет и тебя.

Таня тихонько и совсем нерадостно сказала наконец остановившейся машине «ура» и юркнула на заднее сиденье.

Артем хлопнул за Таней дверцей, нагнулся к стеклу и выдал ей на прощание свою любимую улыбку, которую он назвал во время тренировок перед зеркалом «всегда ваш, мадемуазель». Машина газанула, Артем с раздражением засунул руки в карманы и пошел вдоль дороги, разговаривая сам с собою:

– Черт, да я всю ночь мог бы с ней проговорить. Мне нужно с ней поговорить! Да на хрена ей надо было домой, к своей чертовой матери, когда мне так нужно было именно сегодня поговорить! И что я буду делать еще целую неделю до следующего сеанса, когда я даже телефон у нее не спросил!

Он сел на лавочку автобусной остановки, стянул перчатки, закурил.

– Ну, ок, сейчас пойду домой и напьюсь. Завтра буду спать, опохмеляться, есть и опять спать. А дальше? Перед ним остановился автобус, распахнулись двери, никто не вышел. Автобус постоял в раздумье, и двери захлопнулись.

– Ну, ок – вскочил Артем. – Достаточно пока и этого плана: напиться, проспаться.

Еще один разговор

Дома Артем приступил к питию с вниманием и готовностью дойти до конца, с какой приступают к написанию годового отчета в последний день его сдачи.

Он перебирал подробности разговора с Таней: что он сказал, что она ответила. Когда бутылка ополовинилась, Артем заговорил вслух – с Таней, которая в его воображении несмотря на 6 часов утра все еще была полна сил, сочувствия и внимания к Артему. Они с Таней дошли до того момента, когда уже не он: «Зачем ты себя так? Может, тебе даже казалось, что ты любила его» – после его долгих объяснений, внятных и не очень, аккуратно и тактично спросила: «А ты… ты ее любил?». Артем задумался, налил еще:

– Понимаешь, Танюш, – начал он вслух, уставившись в пустое пространство.

И замолчал, потому что к длинному монологу вслух был не способен. Но Таня – его воображаемая Таня – все равно все слышала. Он молчал, уставившись в стенку, раскачиваясь на высоком табурете у кухонной стойки.

– Понимаешь…. Я…

Артем привык думать, что ее он ненавидел всегда. Когда они расстались, ему мерзко было вспоминать, как много и часто в течение семи лет соприкасались их тела. Но проблема в том, что ненавидеть ее он стал не сразу. И даже в своей ненависти все еще на что-то надеялся. На что? Он не понимал.

Когда же он начал ее ненавидеть? На второй, четвертый год? Когда он начал сознательно использовать власть своего тела над ее? Своего – молодого, гладкого и упругого. Когда ему впервые захотелось сделать ей больно? Не помнил. Казалось, для него и для нее тоже все было нормой, все было лишь любовной игрой. Холодной, расчетливой игрой. Вернее, так все представила она. Но Артем. Артем не играл. Он всерьез хотел унижать ее, хотел и делал ей больно. Бил с силой, с ненавистью. Когда по длинным волнам, проходящим по ее телу, он понимал, что она скоро достигнет оргазма, он отстранялся от нее, заставляя ползать на коленях с голым задом, умоляя его продолжить… Он мечтал, чтобы однажды она издохла прямо под ним. За эти часы или десятки минут его власти он дорого платил все оставшееся время – унижением ее власти над ним. После всего она умела моментально собраться, отстраниться: