Последний сеанс

В Артеме проснулся знакомый… за год своего регулярного общения с ним, он так и не понял, что это или кто. Даже не голос, хотя у него, у этого нечто, был и голос… Это нечто крутило в его башке мерзкое немое кино с ним в главной роли и гадко комментировало. Артем не мог ни выключить кино, ни переключить канал, ни хотя бы убавить звук. Сейчас оно снова включилось и откомментировало:

– Это все потому, что ты – ничтожество!

– Тебя опять развели, мальчик мой! Мальчик мой, мальчик мой…

– Думал помогут тут? Ну, да – конечно помогут. Тут в компании дебилок тебе самое место! Самое место для такого ничтожества, как ты! Ты, недозрелые дебилки, и вы все вместе пляшете под дудку старой дурищи-бабищи. Все как всегда в твоей жизни, как всегда, мальчик мой!

– Мальчик мой, мальчик мой! Мальчик-мой!

Воронович нажала на кнопку:

– Пора! – сказала она неожиданно.

Занавеска, скрывающая стену, разъехалась. Теперь они сидели на сцене перед небольшим и пустым театральным залом. Девочки и Ольгниловна посуровели, сосредоточились, подошли к краю сцены, куда санитары вынесли три большие коробки. Из одной торчал поломанный мебельный хлам, другая с горкой была полна битыми чашками, блюдцами, кастрюлями, в третьей лежали яйца, помидоры и даже несколько несвежих ананасов. Санитары – двое из ларца одинаковых с лица – с тупым видом расселись на стульях по краю сцены.

– Теперь почувствуйте, как сильна ваша ненависть, – Воронович взяла микрофон и ее голос зазвучал на удивление властно. Этому голосу хотелось верить, хотелось повиноваться. – Почувствуйте не-на-висть. Почувствуйте и направьте ее на того, кто заслужил ее. Заслужил вашу ярость. Вспомните, сколько раз вы молчали, когда нужно было ответить. Вспомните, сколько раз терпели унижения. Оставались, вместо того, чтобы уйти. Улыбались, когда нужно было кричать. Быть может вас ударили, а вы не ответили на удар. Вас оскорбили, а вы не нашли достойного ответа. Сколько бы раз с вами это не происходило. Знайте, все можно вернуть. Вернуть можно. Прямо сейчас. В этот самый момент вы можете отомстить обидчикам. Вы можете сказать то, что должны были сказать. Крикнуть, что тогда должны были крикнуть. Наорать, обругать. Смелее! В этом зрительном зале сидят они – те, кто заслуживает, чтобы им вернули их оскорбления. Это закон. Они заслуживают того, чтобы им вернули унижения. Они хотят этого, они жаждут вашего ответа – прямо сейчас! Смелее!

Голос Воронович невидимым крючком зацепил что-то между ребрами Артема и потянул. Потянул то, что заставило его вскочить, сжать кулаки. Ему захотелось швыряться, кидаться и орать туда – в пустоту зала. Но вдруг прямо перед ним что-то бессловесно и мерзко заголосила Карабасиха. Как-то по-воровски присела к коробкам красавица Анечка, вытащила кирпич и с мерзким воплем запустила в зал. Нотариус Оля с фиолетовым лицом и фиолетовыми руками вопила: «Ненавижу тебя!» Честная девушка Лена-если-что то ли хохотала, то ли хрюкала… Таня робко оглянулась на Артема, подошла к краю сцены, села на корточки, обняла себя руками и, раскачиваясь так, тихонечко едва внятно заскулила: дурак, козел, ненавижу тебя, дурак.

Воронович перекрывала через микрофон мягким голосом весь этот ведьмачий гам:

– Освобождайтесь от ненависти, освобождайтесь! Перестаньте страдать. Хватить страдать вам – пусть страдают они – те, кому пришел черед пострадать от вас!

Артем снова решительно дернулся к коробкам. Двое из ларца сидели спокойно и скучали. Один перекатывал в зубах зубочистку. Другой крутил в скрюченных больших руках тонкую чашку в голубой цветочек с отколотой ручкой. Прозрачную нежную ручку он сосредоточено пристраивал к месту скола на чашке и так и сяк, точно нарушенная целостность сосуда отзывалась в нем смутным диссонансом. Вид у обоих был таким дебильным, что Артем развеселился. Наваждение от голоса Воронович прошло.

Он взял из коробки упаковку яиц:

– С детства мечтал покидаться яйцами, – мажа нещадно, но азартно, с легким матерком полушепотом, отделал 8 зрительских кресел из 12 на четвертом ряду партера.

Еще одна прогулка

– 8 из 12, мазила, – весело разговаривая сам с собой Артем вошел в кафе.

– Это стоит отметить, приятель, – подмигнул сам себе в зеркале туалета, пригладил неисправимой ереванской манерой волосы и вышел в зал кафе, проверив на ходу ширинку.