Последний сеанс (сборник)

– Мама, – жалобно произнес Джефф, – я бы хотел, чтобы ты позволила мне поиграть с тем мальчиком.

Миссис Ланкастер с улыбкой подняла глаза от письменного стола.

– С каким мальчиком, дорогой?

– Я не знаю, как его зовут. Он был на чердаке, сидел на полу и плакал, но он убежал, когда увидел меня. Наверное, он слишком робкий (он произнес это слово с легким презрением), как маленький, а потом, когда я был в детской и что-то строил, я увидел, что он стоит в дверях и смотрит, как я строю, и он выглядел таким ужасно одиноким, словно хотел поиграть со мной. Я сказал: «Иди сюда, построим паровоз», но он ничего не ответил, просто смотрел, будто… будто видел много шоколадок, а его мама не велела ему к ним прикасаться. – Джефф вздохнул, очевидно, на него нахлынули его собственные грустные воспоминания. – Но когда я спросил у Джейн, кто он такой, и сказал ей, что хотел поиграть с ним, она ответила, что в доме нет никакого маленького мальчика, и велела не рассказывать выдумки. Я совсем не люблю Джейн.

Миссис Ланкастер встала.

– Джейн права. Не было никакого мальчика.

– Но я его видел. Ох, мамочка, позволь мне поиграть с ним, он выглядел таким ужасно одиноким и несчастным. И мне очень хочется что-нибудь сделать, чтобы ему стало лучше.

Миссис Ланкастер собиралась сказать еще что-то, но ее отец покачал головой.

– Джефф, – очень мягко сказал он, – этот бедный мальчик действительно одинок, и, возможно, ты можешь как-нибудь его утешить; но ты должен сам придумать, как это сделать, – как в головоломке, понимаешь?

– Потому что я уже большой и должен сделать все это сам?

– Да, потому что ты становишься большим.

Когда сын вышел из комнаты, миссис Ланкастер нетерпеливо повернулась к отцу.

– Папа, это абсурд. Поощрять мальчика, чтобы он верил в досужие выдумки слуг!..

– Никто из слуг ничего не рассказывал мальчику, – мягко возразил старик. – Он видел то, что я слышу и что я мог бы увидеть, наверное, если бы был в его возрасте.

– Но это такая чепуха! Почему я ничего не вижу и не слышу?

Мистер Уинберн улыбнулся странной, усталой улыбкой, но ничего не ответил.

– Почему? – повторила его дочь. – И почему ты ему сказал, что он может помочь этому… этому… Все это невероятно!

Старик задумчиво посмотрел на нее.

– Почему бы и нет? – ответил он. – Ты помнишь эти слова:

О, какая же лампа Судьбой управляет
И в потемках земных людям путь освещает?
Небеса отвечали: «Слепым Пониманьем…»[19]

У Джеффри это есть – слепое понимание. Все дети обладают им. Только повзрослев, мы его теряем, отбрасываем от себя. Иногда, уже в старости, слабый отсвет возвращается к нам, но Лампа ярче всего горит в детстве. Вот почему я думаю, Джеффри может помочь.

– Я не понимаю, – слабо прошептала миссис Ланкастер.

– И я понимаю не больше. Этот… этот ребенок в беде и хочет, чтобы его освободили. Но как? Я не знаю, но об этом ужасно думать – ребенок, плачущий навзрыд…

V

Через месяц после этого разговора Джеффри тяжело заболел. Дул сильный восточный ветер, а он был слабым ребенком. Доктор покачал головой и сказал, что случай серьезный. Мистеру Уинборну он сказал больше и признался, что случай совершенно безнадежный.

– Этому ребенку не суждено было стать взрослым при любых обстоятельствах, – прибавил он. – У него уже давно легкие в плохом состоянии.

Именно тогда, когда миссис Ланкастер ухаживала за Джеффом, она осознала присутствие того… другого ребенка. Сначала его плач был неотличим от воя ветра, но постепенно он стал более явственным, ошибиться было невозможно. Наконец, она услышала его в момент полного затишья: рыдания ребенка, глухие, безнадежные, отчаянные.

Джеффу становилось все хуже, и в бреду он снова и снова говорил о «маленьком мальчике».

– Я очень хочу помочь ему выбраться, очень хочу! – кричал он.

После крайнего возбуждения наступило состояние летаргии. Джеффри лежал неподвижно, едва дыша, погруженный в забытье. Ничего нельзя было сделать, только ждать и наблюдать. Затем наступила тихая ночь, ясная и спокойная, ни дуновения ветра.

Внезапно мальчик шевельнулся. Его глаза открылись. Он смотрел мимо матери, в сторону открытой двери. Он пытался что-то сказать, и она наклонилась, чтобы услышать выдохнутые им слова.

– Хорошо, я иду, – шепнул он, потом снова отключился.

Мать внезапно охватил ужас, она отошла в другой конец комнаты, к отцу. Где-то рядом с ними смеялся другой ребенок. Полный радости, торжествующий, серебристый смех эхом разнесся по комнате.

– Мне страшно, мне страшно, – простонала она.

Отец обнял ее за плечи, словно защищая. Внезапный порыв ветра заставил их обоих вздрогнуть, но он пронесся быстро, и воздух стал спокойным, как прежде. Смех прекратился, и до них донесся слабый звук, сначала еле слышный, но он становился все громче, пока они не смогли его распознать. Звук шагов – легких шагов, быстро удаляющихся.