Последний шаг

— Извините, что я вас перебиваю… Нам стало известно, что госбезопасность заинтересовалась делом Ангелини. Возможно, они придут к вам. И даже очень скоро.

— Хорошо, но существует архив, досье судебного процесса. Зачем им ходить ко мне, когда у них все под рукой?

— Досье судебного процесса исчезло, как исчезли и ваши записки, которые вы когда-то составили о процессе. От вас мы требуем одного — хранить молчание. Этого условия придерживаемся и мы…

— Надо же, в каком положении я очутился через двадцать лет!

— Не драматизируйте, господин Брашовяну. Ей-богу, не стоит. Ваше положение несложное. Прошли годы… Плохо с памятью. Вы помните только, что был судебный процесс по делу о шпионаже, обвиняемого осудили на смертную казнь и расстреляли. Это все, что от вас требуется. Согласны? (Пауза.)

— Мне ничего не остается, как согласиться.

— Да, еще одна деталь: мы наблюдаем за вами. Заверяю вас, господин Брашовяну, вы пользуетесь у нас глубоким уважением, и нам не хотелось бы, чтобы госпожа Брашовяну осталась вдовой… А при определенной ситуации это может произойти…

— Постойте! Вы пришли, разворошили мое политическое прошлое и теперь покидаете меня, так и не сказав, с кем я все-таки имел честь говорить и где я могу вас найти. Разумеется, если у меня возникнет необходимость увидеться с вами…

— Пока я для вас Ионеску или Попеску… Называйте как хотите. А наша встреча от нас не зависит.

— Вы все время говорите «мы», «мы»…

— Да, мы, те, кто составляет группу «Про патрия»! (Пауза.) Вы удивлены, господин адвокат?

— А откуда мне знать, что вы не из госбезопасности? Что вы не пришли меня проверить?

— Успокойтесь, господин Брашовяну. Три лица знали о существовании ваших записок в сорок четвертом году: ваш секретарь, которого давно уже нет в живых, вы и я. Я полагаю, это веский аргумент, не так ли?

— Еще один вопрос: как звали чиновника секретной информационной службы, который брал у меня подписку?

— (Смех.) Значит, я вас не убедил? Пожалуйста: Григоре Петран.

— Сдаюсь… Таких подробностей не могла знать даже госбезопасность…

— Так вот, на этом наш разговор окончен… Прошу извинить меня за беспокойство… Вы хотите что-то сказать?

— Я хотел бы на прощание кое-что уточнить. Если меня будут допрашивать в госбезопасности о Кодруце Ангелини, о многом я, так или иначе, вспомнить не смогу. Я сдержу данное слово… Но я прошу передать вашим друзьям из «Про патрия», чтобы они не надеялись ни сейчас, ни позже вовлечь меня в свою организацию. Если такое предложение последует, я раскрою ваше существование. Мне много лет, и последние годы своей жизни я хотел бы прожить так же, как жил до сих пор, — в довольстве и на свободе, чтобы спокойно писать книги по юриспруденции…

— Ясно. Мы не станем перегибать палку. Спокойной ночи!

— Я прошу вас…»

Магнитофон зашипел, хозяин выключил аппарат. Наступила напряженная тишина. Маноле Брашовяну в замешательстве застыл в кресле. Казалось, теперь он по-настоящему осознал всю сложность своего положения.

Озадаченный только что услышанным и той тишиной, которая навалилась на него, словно каменная плита, Фрунзэ не поднимал глаз на собеседника. Постепенно в его душе возникло необъяснимое чувство неловкости. Этот таинственный визитер, не постеснявшийся заявить о своей принадлежности к подрывной организации, раскрыл эпизод политической карьеры адвоката, который, безусловно, порочил Брашовяну и который он желал забыть раз и навсегда. А чувство неловкости возникло, видимо, потому, что еще совсем недавно они расстались как старые друзья, а вот сейчас стало ясно, по крайней мере для Фрунзэ, что их разделяет слишком многое. Правда, сидящий перед ним человек выполнил свой гражданский долг: он немедленно вызвал Фрунзэ по телефону и рассказал обо всем, но руководил им страх. В сущности, он довольно откровенно высказал свое кредо: «…Последние годы своей жизни я хотел бы прожить так же, как жил до сих пор, — в довольстве и на свободе…» «Нельзя же требовать от каждого, — старался оправдать Брашовяну Фрунзэ, — чтобы он руководствовался высокими идеалами».

— Теперь вы меня понимаете? — нарушил молчание адвокат. — Понимаете, почему я вас потревожил в столь неподходящий час? Вы не сердитесь на меня? — Он смотрел на Фрунзэ усталыми, красными глазами.

— Господин Брашовяну, я благодарю вас за проявленную инициативу… Я уверен, что и мое начальство оценит ее должным образом. Так что ни о чем не беспокойтесь. Особенно о нашем разговоре…

На печальном лице адвоката появилась неопределенная улыбка. Он сказал:

— Лента и магнитофон, если желаете, в вашем распоряжении.

— Благодарю вас. Я хотел обратиться к вам именно с этой просьбой.

Маноле Брашовяну занялся магнитофоном. Следя за его медленными, усталыми движениями, Фрунзэ спросил равнодушным тоном:

— Незнакомец упомянул о некоторых эпизодах из вашего прошлого. Что здесь правда, а что ложь?

Адвокат оставил в покое магнитофон. Стараясь смотреть собеседнику прямо в глаза, он объяснил: