Последний шанс

— Вишь, бабы пришли. Про тебя от Варьки прослышали. Невтерпеж им с тобой познакомиться. Сами приперлись, чтоб не опоздать. Во, бесстыжие! Враз трое. Выбирай любую. Я же сказывал тебе, что скучно у меня не будет. Баб даже искать не надо! И не гляди, что сенокос! С лугов поуходили! А все от того, что мало нынче мужиков в деревне осталось. Какие есть, уже женатые, или пьющие. Они ни бабам, ни девкам уже не годятся. Кой с них толк? То ли дело в наше время была жизнь по деревням! На каждую девку по три парня приходилось. Теперь все наоборот! Войны и водка повыкосили мужиков. Ну, да хоть ты выйди во двор! Не чурайся! Познакомься с нашенскими, деревенскими! В них жизнь ключом бьет, и не гляди, что грамотешки маловато. Они не дурней и не хуже городских, — подморгнул озорно и, выпроводив Ивана во двор, стал убирать со стола, изредка поглядывая, чтоб не обидели гостя ненароком деревенские озорницы.

А бабы окружили Ивана, взяли в кольцо. Вопросами засыпали:

— Откуда приехал, чей будешь?

— Кем и где работаешь?

— Семейный или холостой? Имеются ли дети?

— Надолго ли в деревню приехал? Только ли отдохнуть, или попутно присмотришь бабу?

— Что вечером будешь делать?

— Может, в гости заглянешь на огонек? — улыбались обещающе, лукаво.

— Ты не бойся! Мы хоть и деревенские, но с нами не соскучишься. Угостим от души, развеселим до колик в животе, согреем до пота! Городские так не сумеют. Куда им до нас! Ты выходи вечерком, присядь на скамейку. Мы тебя живо сыщем. Какая с нас глянется, с той и пойдешь на сеновал…

— Не красней, Ванек! Мы, бабы простецкие. Нет у нас хитрости. Коль понравимся, не пожалеешь, что отпуск в нашей деревне провел. На следующий год к нам воротишься.

— Ну, что решил?

— Уговорили тебя?

— Конечно, выйду! Ну, разве можно отказать таким красавицам! — решил человек, не обижая ни одну весело провести предстоящую ночь.

Бабы, тепло простившись до вечера, ушли со двора. Иван вернулся в дом.

— Ну, что сговорили тебя нашенские бабехи? Ты их не пужайся. Я на что старый, а и то не чураюсь. С одной посижу рядышком, поговорю по душам. Иную за задницу, за сиську ущипну — внимание уделю. Им и это дорого. Нехай старый, а все ж мужик. Не забыл, для чего бабы в свете живут. Иные куда моложе меня, а уж все мужичье растеряли без следа, пропили без остатку. Вот им горько. Рядом с ими не то бабы, вороны не садятся.

— Дед! А почему ж один живешь? Привел бы какую-нибудь в постоянные!

— А на что? Не хочу других обижать. Я общий и ничейный. Возьми какую-нибудь в дом, другая уже не войди.

— Так ты их еще имеешь всех? — изумился Иван.

— Ты чего городишь, Ванек? Мне ж скоро девяноста годов. Кого могу пользовать, дуралей? То когда-то было, совсем давно. Нынче по сеновалам не катаюсь. А нашим бабам душевное внимание уделяю. Оно дороже того, про что ты подумал. Неможно допустить такое, чтоб баба свой век в кобылах скоротала. Надобно, каб всегда помнила, что она красавица, радость и чье-то счастье, какое само сыщется. Сколько ко мне в слезах приходят. Вот так-то поговорим на скамейке, обниму голубушку, уговорю, приласкаю милую, вытру слезы, глядишь, домой летит ласточкой, расправив крылышки и перышки. Уж никому не верит, будто она дурнушка невезучая. Звонким жаворонком в избе поет. И нипочем ей тяготы. Ведь поверила мне и ожила, задышала заново. А как иначе у нас? Затуркай девку или бабу? Внуши, что она пугало. Долго ли такая проживет, поверив, будто нет на земле никого хуже. Вот так и Варя домой воротилась с Украины. Я ее еле признал. Половины от девки не осталось. В чем душа уцелела, какую сплошь изгадили. Сколько слез пролила родимая, прежде чем поверила, что любим ее, и нужна всем, кажному. И никакая она не корявая и не гнилуха. Что ясной звездочкой в душе всякого с нас живет. Ох, и тяжко было Ванюшка, внучку родную на нужную тропинку поворотить. Я уж руки опустил. Цельный месяц с ней бился, покуда заново задышала. Нынче смеется колокольчиком, и слезы просохли. А давно ли белугой ревела? Вот так-то все наши бабочки через мои руки и душу прошли. Не думай, голубчик, про меня поганое. Я ить старый, скоро меня на погост понесут. О каких грехах думать нынче? Я об душе печалюсь. И моя болит по кажному человеку. Ведь вот уйду я в могилу, а их кто успокоит и пожалеет? Кого их беды и слезы тронут? Кто им поможет?

— Прости Василий Борисович! Я неправильно понял, — извинился Иван.

— Ништяк! Всяк о другом судит по себе, — вздохнул дед и предложил:

— Ты б на речку сходил. Теперь в ней вода теплая, как парное молоко. И никто не помешает, вся деревня на покосе. Единые старухи и детва в избах. Ступай, развейся, воротишься, как огурчик. А я покуда на пасеку схожу.

Иван переоделся, прихватил полотенце и побежал к речке неспешной трусцой.