Последний шанс

Ивана Ивановича покоробил сарказм Строкуна в адрес Тюльпанова. Конечно, Евгений Павлович многого не знал. Для него Александр Васильевич — подозреваемый, который через пять минут после ограбления мебельного куда-то отвез какого-то человека. А Орач воспринимал доцента Тюльпанова как друга своего сына, человека трагической судьбы, доверчивого и непосредственного, словно ребенок. Но Иван Иванович ничего не расскажет о нем Строкуну, не заслужил он нынче его доверия.

Но вдруг Иван Иванович понял: если очистить исповедь Тюльпанова от эмоций, то что в ней остается? Любимая жена открыто живет с Пряниковым, которого сама не очень жалует. Пряников — личность крайне неприятная, вызывающая брезгливость. И все-таки Тюльпанова не гонит его от себя. Что же их связывает?

— Пока нам известно одно, — хмуро подытожил Строкун, — стрелял кто-то из троих: Кузьмаков, Дорошенко или «папа Юля». Но все-таки: сколько человек село в машину к Тюльпановой на развилке? Если, конечно, они сели на развилке, а не в Донецке возле мебельного...

У Ивана Ивановича не шел из головы Александр Тюльпанов. Чем больше накапливалось фактов, которые позволяли причислять Алевтину Кузьминичну к соучастникам ограбления, тем меньше оставалось у Тюльпанова шансов на встречу с ней. Орач с болью в сердце подумал о том, что разрушается мир розовых грез человека такой трудной судьбы. Как он сказал? «Ее существование наполняет смыслом всю мою жизнь». И далее: «Я ищу в лицах встречных ее черты, а когда нахожу — радуюсь неожиданной встрече. Подставляю солнцу лицо и чувствую ее улыбку. Вижу ее даже с закрытыми глазами». И теперь на белом свете станет меньше на одного счастливого человека. Разве так уж много их, счастливцев? Хотя по закону диалектики они — это будущее человечества. Ведь у каждого из нас в душе есть тепло и ласка. Укреплять бы счастье ближних, а мы его разрушаем то ли умышленно, то ли в силу служебного положения. Постепенно исчезает милосердие из наших душ, разрушается нравственная основа общества.

«Эх, Товарищ Тюльпанов, чем же тебе помочь? Закрыть глаза на преступление? Но разве на фальшивую монету обретешь счастье?»

Евгений Павлович снял телефонную трубку.

— Адресное? Розыск запрашивал адресок... Да, Шурин, бывший Щеранский. Записываю... Тридцать четыре года, жена Раиса Львовна, двадцать девять лет, заведующая парикмахерской. Место жительства: Матросова, двенадцать, квартира двенадцать. — Он протянул Ивану Ивановичу свою запись: — Если Тюльпанова вместе с Шуриным были в половине шестого на продбазе, то участие гражданки Анны в ограблении придется поставить под вопрос.

— Но Марина опознала всю бородатую троицу, — сказал Иван Иванович.

— Как «опознала»? — не понял Строкун.

— Ты ушел к генералу, она попросила еще раз взглянуть на портреты, и назвала Кузьмакова и Дорошенко, они ведь проходили когда-то с ней по одному делу «Универмаг Нильского». А в третьем признала... Кого бы ты думал? Григория Ходана! Полицай в свое время попил из нее кровушки. Как-то я тебе говорил: ей показалось, будто она видела Гришку где-то на этапе в Сибири. Но мы тогда не придали значения ее словам.

— Словам-то мы значение придали, — возразил Строкун. — Только подтверждения им не нашли. Я и сейчас не очень верю в воскресение Ходана. Ты оформил протоколом ее показания?

— Нет, — удивился Иван Иванович. Ведь разговор с Мариной не был допросом, так что о протоколе не могло быть и речи.

Строкун взбеленился:

— Орач! Ты как розыскник, похоже, окончательно выдохся! Там — перебдел, здесь — недобдел. У тебя четко выраженное служебное несоответствие!

Иван Иванович обиделся: ну, промахнулся с Мариной. Но разве это может перечеркнуть все то, что им сделано за двое неполных суток! Лазня с его деньгами, Пряников с «послушными мужичками», Кузьмаков, Дорошенко и, возможно, Григорий Ходан, он же «папа Юля».

— Пишите приказ, отстраняйте от дела, — вспылил Иван Иванович.

— Нет, Орач, при дефиците рабочей силы в стране нерадивых наказывают иначе, это в восемнадцатом веке щуку топили в воде, а в наше время виновного заставляют все переделывать заново. Разыщи Крохину и оформи ее показания протоколом. Да при случае скажи генералу спасибо за сына. И посмотри, что там в лаборатории сочинил Крутояров с Тюльпановой: не терпится мне узнать, кто же все-таки обстрелял пост ГАИ. Если не из этой троицы, а кто-то четвертый, значит, гражданка Тюльпанова темнит. Тогда возникает вопрос: во имя чего?

Иван Иванович возвращался к себе в кабинет униженный и оскорбленный.

«По дороге домой заскочу-ка к Шурину-Щеранскому, может, после разговора с ним появится что-то обнадеживающее».

В тупике коридора, где ютился розыск, Иван Иванович услышал истошные крики:

— Помоги-ите! Да помоги-и-те же! — хрипло, надсадно взывала женщина. Кто-то пытался зажать ей рот, а она вырывалась и звала на помощь.

«Тюльпанова!» — узнал он голос кричавшей.

Заскочил в отдел, рванул дверь в свой кабинет, но она оказалась запертой изнутри на ключ. Иван Иванович дергал за ручку, но массивная дверь не поддавалась.

Тюльпанова, продолжая с кем-то бороться, взывала о помощи.