Последний шанс

Крутояровы, видно, не умели вести домашнее хозяйство, им вечно не хватало до получки, и Олег Савельевич за неделю до зарплаты начинал «стрелять» по пятерочке у сослуживцев. Возвращал деньги исправно, так что недоразумений на этой почве не возникало, но над ним вечно подтрунивали...

Тюльпанова категорически отказывалась возвращаться в управление. Она твердила одно: вызовите прокурора, пусть он все увидит сам. А вид у Алевтины Кузьминичны, надо сказать, был весьма шокирующий. Волосы — дыбом, глаза зареванные, тушь застыла потоками на щеках. Да еще эти выщипанные и заново нарисованные брови! Ни дать ни взять попугай какаду, побывавший в когтях у кошки.

Иван Иванович убеждал пострадавшую, что непременно разберется во всем случившемся и будут сделаны все необходимые выводы. Но Алевтина Кузьминична, обливаясь слезами, умоляла оставить ее здесь, прямо на трамвайной остановке.

— Я не верю! Никому не верю в вашей милиции! — во весь голос, так, чтобы ее слышали собравшиеся зеваки, выкрикнула она.

Надо было прекращать эту безобразную сцену.

— Алевтина Кузьминична, вы должны понимать, что я не могу отпустить вас одну в таком состоянии. Тем более после всего случившегося... Прошу вас, вернемся в управление. Без вашей помощи я не разберусь в происшедшем.

Она посмотрела на Орача с доверием, взяла его за руку, как ребенок берет мать при переходе через улицу, и сказала:

— Только вам одному еще и верю.

В кабинете, куда они вернулись с Алевтиной Кузьминичной, уже был Строкун. Крутояров беспомощно сидел на стуле и тяжело дышал.

Увидев его, Тюльпанова бросилась к своему обидчику и дала ему пощечину, затем вторую. От этих резких ударов у Крутоярова лишь дергалась голова, у него не было сил ни защищаться, ни сопротивляться. В его глазах застыли слезы.

Ивану Ивановичу даже стало жалко его. Он схватил за руку Тюльпанову:

— Да успокойтесь же, Алевтина Кузьминична...

— Если уж ему так приспичило... то можно было как-то иначе... ласково. А он словно поймал меня ночью на окраине города, — неистовствовала она. — Вцепился в шею, душит...

Иван Иванович убедился, насколько сильна рука у профессиональной массажистки, которая к тому же увлекается борьбой самбо. Недаром говорила: «Люблю продемонстрировать охломонам, чему научилась». Он посмотрел на Крутоярова — да, досталось ему на орехи.

— Дослужились! — зло заметил Строкун. Ему было неприятно присутствовать при этой сцене.

— Прокурора! — требовала Тюльпанова. — Пусть он все увидит собственными глазами.

Строкун, сурово взглянув на женщину, сказал Ивану Ивановичу:

— Разберитесь! С этого... — кивнул на Крутоярова, — объяснительную. С пострадавшей — протокол по всей форме. Сочтете нужным — приглашайте следователя прокуратуры. — Он направился к выходу и на пороге, не оборачиваясь, заключил: — Распустились!

Только теперь Иван Иванович осознал, что основная ответственность за происшествие лежит на нем, руководителе службы.

Бросил взгляд на обессилевшего Крутоярова, на Тюльпанову, напоминавшую сейчас мокрого, рассерженного хорька, и сказал:

— Привели бы себя в порядок.

Прежде всего ей надо было что-то делать с одеждой — сшить лохмотья от кофточки не удастся. Во что же переодеться Тюльпановой? Отпустить ее домой? Пойти с ней вместе?

— Нет, нет, — протестовала она. — Прокурор должен все увидеть своими глазами.

— Хорошо. Мы вас сфотографируем. И его тоже, — кивнул Иван Иванович на Крутоярова, молча сидевшего на стуле. — И место происшествия, — он обвел рукой вокруг себя. — Приложим фото к протоколу. Вас это устраивает?

Она заплакала, прикрыв лицо ладошками.

Иван Иванович не мог смотреть на плачущих женщин.