Последний шанс

И тут возникла мысль. Если допустить, что Лазню вместе с его машиной действительно использовали в качестве подсадной утки, то с какой же тщательностью подготовлено это ограбление! Здесь действовал весьма неглупый человек, можно даже сказать, профессионал высокого класса. Но такие в преступном мире наперечет. Так сказать, «творческий почерк» их хорошо известен в милиции.

Возможен и другой вариант: кто-то, пока еще не известный, пытался использовать машину Лазни в своих корыстных целях, а он уехал без них. Тогда куда делись они вместе с добычей?

Можно и усложнить версию. Лазню действительно заставили сыграть роль «ваньки». Рассчитывали: узнав об ограблении, водитель быстренько смоется и тем самым потянет за собой фальшивый след. Пока милиция разберется, что к чему, они спокойненько разойдутся. К их услугам трамвай или какая-нибудь машина, стоявшая поодаль.

Ивану Ивановичу хотелось верить в то, что поведал ему Лазня, но рассказ о случайной причастности его к ограблению нуждался в самой тщательной проверке.

В общем, пока Иван Иванович не мог исключить ни один из вариантов косвенного либо прямого участия Лазни в преступлении.

За годы работы в милиции Орач убедился, что автобиография, которую пишут для отдела кадров, — это далеко не исповедь на смертном одре, не раскаяние в смертных грехах, это скорее ода самому себе по случаю собственного юбилея: я такой кроткий, отзывчивый, люблю природу и подкармливаю зимой воробьев и голубей, строго выполняю правила уличного движения и чту Моральный кодекс...

А преступления совершаются. И порою к ним имеют отношение люди с безупречными биографиями, написанными для отдела кадров. Заподозрить таких — значит оскорбить все святое.

— Судимости были? — поинтересовался у Лазни Иван Иванович.

— Четырнадцать лет тому назад, на больничных сгорел. Три года условно, да и то потому, что внес шесть целых и семь десятых... Возместил, как говорится. После этого три с лишним года ходил в звании дерьма.

— Пока тебя не подобрал Пряников? — осенило Ивана Ивановича.

— Влез... — с горечью признался Лазня.

— А что толкнуло? Маленькие заработки?

— Смеяться будете, товарищ майор, наоборот, большие заработки. Вкруговую на год по пятьсот с хвостиком выходило. Чего бы по больничному не гулять? А тут жена пилит: у тещи еще в годы войны хата сгорела, жила в летней кухоньке. «Надо бы помочь маме». Отвечаю: «Когда? На мне же бригада». А она, пила с деревянными зубьями: «Другие для доброго дела время находят!» И в слезы. А мне бабьи слезы — будто кислота. Думаю: как быть? А тут один фраер подкатывается: «Возьми на месяц больничный. Есть такой дядя, с половины...» Это значит, что я по больничному получаю пятьсот и половину отдаю ему. Поначалу брал — дрожал. А проскочило — понравилось. По два бюллетеня на год, пять лет кряду. То на море с семьей, то на огороде теще помочь, или в колхозе заработать пару косых на уборке яблок и картошки. Надо же возместить потери на больничном. Да только погорел тот добрый дядя. Проверили, кого он обслуживал, ну и загребли субчика-голубчика. Костил я потом жену: «Втравила!» А она в слезы: «Зачем меня, дуреху, слушал?» С нее взятки гладки, а на мне судьба выспалась.

— А воровской жаргон где же выучил, если судимость условная? — допытывался Иван Иванович.

— Товарищ майор, а как же иначе? — воскликнул Лазня с удивлением. — У меня в бригаде каждый второй — бывший блатняк. Есть которые не по одному сроку тянули. Но какие ребята — горы ворочают. Мы ведем только скоростные забои большого сечения. А закон в бригаде таков: хоть земля вверх ногами, но если полторы нормы не сделал — век тебе солнца не видать. Должен же я ходить у них в авторитете, иначе какой из меня «бугор»? На перфораторе я любому семь очей форы дам, сделать по реперам отметку — могу геологов поучить, сяду на подборочную машину — мастер международного класса. А уж в рыгаловке... — Сказал и вдруг смутился. — Так у нас в бригаде буфет называют, — пояснил он. — Стало быть, меньше десяти кружек «Жигулевского» не ставь. А на спор, за твои гроши, под твою таранку, случалось, и целый ящик. Я за один присест съедаю полтора килограмма мяса. Другие берут в забой газировку или кофе, а я — фляжку сметаны. «Бугор» передовой проходческой бригады — это не почетное звание «Ветеран труда», я во всем должен быть первым. Ну, и по части острого слова — тоже... Вы уж меня извините.

Лазня не совсем правильно понимал значение слова «бугор», отождествляя его с бригадиром. «Бугор» — это шишка на ровном месте, никчемность. Так в среде заключенных называют выскочку, которого временно сделали старшим. «Бугор» — кличка презрительная. Конечно, в бригаде у Лазни народ подобрался бывалый, тертый. С такими людьми надо уметь ладить, но не подлаживаться под них.