Последний шедевр Сальвадора Дали

– У меня таких мгновений было в жизни достаточно, но лишь несколько я помню с такой потрясающей точностью и детализацией. Стоит закрыть глаза, и я вижу все это, как в первый раз. В таком же примерно состоянии я бежал к Пикассо, спускался по лестнице для знакомства с Гала, сходил по трапу, когда вернулся в Испанию. Я помню клетчатый пиджак Бунюэля и брюки, которые были ему слегка длинноваты от того, что спадали без ремня. И из-за нашего оголтелого бега он то и дело наступал себе на брючину и ругался, при этом даже не думая сбавить обороты и перейти на более медленный темп. Но нам все же пришлось. Художник и режиссер – гремучая смесь, которая не может пробежать мимо красоты, не заметив ее. А весенний Париж – это незабываемая красота, и нестись по нему так, как это делали мы, не замечая ничего вокруг, вместо того чтобы не спеша бродить по улочкам, открыв от восхищения рот, было форменным кощунством.

– Слушай, – сказал я Луи, – наша пробежка будет отлично смотреться на экране. Надо вставить в какой-нибудь фильм такой эпизод: двое ненормальных стремглав бегут по прекрасному городу.

– За ними кто-то гонится? – деловито спросил Бунюэль.

– Зачем? От них что-то ускользает.

– Что именно?

– Нечто призрачное, неосязаемое. Они бегут, и им очевидно, что малейшее опоздание чревато крахом целого будущего. Они не боятся опоздать на несколько минут – им страшно опоздать на целую жизнь.

– И как ты предлагаешь это продемонстрировать?

– Видениями. Вокруг должны быть химеры.

– Или еще лучше: известные памятники предстают в образе чудовищ. Химеры оживают на Нотр-Даме, в окнах Лувра мерещатся Минотавр, Циклоп, Голиаф.

– В Сене ныряют русалки.

– А что, если они будут топить корабль?

– Идеально! И на корабле наши двое бегущих.

– Мечутся, пытаются выбраться.

– А потом снова бегут. И дальше купол Академии.

– На нем змеи, медузы или огромный Осьминог.

– И его щупальце по небу достигает Дома инвалидов.

– А вот, кстати, и он.

– Пришли.

Дали вздохнул и замолчал печально. Анна вдруг увидела перед собой обычного пожилого человека, сожалеющего об ушедшей молодости, о потере друзей, о том, что никогда не повторится, и о чувствах, которые уже не могут быть настолько свежи и упоительны, как в юные годы. Художник был невыносимо одинок и подавлен в своей печали.

– Жаль, – сказал он меланхолично, – нам так и не удалось снять задуманное. Это была бы бомба получше «Андалузского пса». Ты только представь: огромный осьминог, поднимающийся из Сены. Бьюсь об заклад, после увиденного парижане еще долго остерегались бы приближаться к реке.

– Вы подошли к музею. – Анна решила вывести гения из удрученного состояния.

Но он был настолько подавлен, что даже не понял:

– К какому музею? Куда?

– Роден, – напомнила девушка.

– Ах да, – тут же оживился Дали. Поволока невыразимой грусти исчезла из глаз, осанка выпрямилась, голос зазвучал уверенно. – Роден. Еще один наигениальнейший из гениальных. Как же невыразимо гордился я впоследствии тем, что мои работы отливались в той же швейцарской мастерской, как и его «Мыслитель». Я даже не знаю, как передать тебе свои ощущения от встречи с его искусством. Слов не хватит. А когда слов не хватает даже у Дали – значит, речь идет о чем-то по-настоящему невероятном.

«А мне не надо ничего объяснять. Я прекрасно понимаю это состояние. Именно его я переживаю сейчас. Наверняка меня будут спрашивать, что ты чувствовала, когда разговаривала с ним? И я не смогу подобрать слов. Их просто нет для описания чуда, волшебства, Божественного провидения. Маму порадовали бы мои суждения. Она так часто говорила, что мы с отцом забыли о Боге. Сколько раз предлагала сходить с ней в церковь, но я всегда говорила, что не хочу доверять Алехандро и папу соседке. Но на самом деле и мама чувствовала это, я не испытывала ни малейшего желания идти к Богу, потому что считала, что это он забыл о нас. Наверное, я была не права. Наверное, в том, что происходит, существует какой-то пока непостижимый смысл. И этим смыслом, возможно, кто-то управляет. Не случись вчера трагедии с братом, я бы не встретилась с мастером. Смерть ради этой встречи или встреча ради исцеления?» Не по годам взрослые мысли сумбурно проносились в голове Анны. Между тем какой-то обновленный, снова уверенный в себе и довольный собой художник продолжал рассказывать о своей встрече с Роденом.

– Мы с Луи какое-то время стояли у стены особняка, не решаясь войти. Мы осознавали, какая сила искусства обрушится на нас через мгновение, и одновременно и мечтали об этом, и страшились этого. Было боязно осознать свою ничтожность по сравнению с мэтром. А с другой стороны, хотелось, чтобы тебя наполнило то самое вдохновение, от которого за спиной вырастают крылья, когда ты понимаешь, что можешь сотворить все и даже больше, когда осознаешь, что нет тебе равных в целом свете, когда смотришь на произведение искусства и чувствуешь в себе способность подарить миру подобный, переворачивающий душу и мысли шедевр.

Он перевел дух и объявил торжественно: