Последний штурм — Севастополь

Еще одна из причин поражения, близко связанная с предыдущей, — устаревшая тактика. Хотя русская пехота удивила союзников на Черной речке нехарактерным до того для нее расчленением порядков, она безнадежно отставала от требований времени. От «…сплошных масс… отказались еще с Крымской кампании»,^{556} воевать в новых боевых порядках должным образом еще не научились. Тот же Зайончковский с нескрываемым сожалением констатировал: «Бесспорно, что одной из причин неудачного для нас исхода Восточной войны была и наша тактика с ее нормальными боевыми порядками и способом действий, требующим стройности движения и совершенно ровных мест. В эту же войну нам преимущественно приходилось действовать на местности пересеченной, где наши боевые порядки были малоприменимы, а наши войска и военачальники других способов действий не знали».^{557}

Горчаков в тактическом плане был поклонником старой школы, изжившей себя еще при Альме. Но если перед Альминским сражением Меншиков хоть в той или иной степени был озабочен неумением войск вести бой в расчлененных боевых порядках, то у Горчакова все было совершенно наоборот: «Отличительная черта руководства князя Горчакова заключалась в полном забвении наступательных действий, в присущей тому времени шаблонности, в полном пренебрежении рассыпным строем и в желании наметить целый ряд рецептов при отсутствии общих основных идей».^{558}

Но ведь мы не раз обращали внимание на массы расчлененных боевых порядков русской пехоты? Не отрицаю, но утверждаю, что отмеченное союзниками большое число пехотинцев, выделенных в стрелковые цепи, было лишь видимостью. Командиры еще не умели рационально пользоваться преимуществами такого строя, не доверяли ему, и при малейшей опасности собирали солдат в массы. Как пример — действия Одесского егерского полка. Святополк-Мирский, ведя батальон, видя, что стрелки не идут вперед, а залегли, не имея желания двигаться вперед, даже допустил мысли о возможности рассыпать в цепь одну из своих рот, продолжая вести уже никем не прикрытый батальон на высоты. В итоге, поднявшийся на высоту полк был на ней встречен огнем неприятельских стрелков и сброшен назад к Черной речке.

Князь старался избегать дробления боевого порядка пехоты, настоятельно рекомендуя заменять «…этот строй сомкнутыми застрельщичьими взводами или ротными колоннами».^{559}

Французы, отмечая целеустремленность, напор и героизм русских, считают, что их действия традиционно характеризовались прямолинейностью и не отличались тактическим разнообразием. В результате, одна атака копировала другую, одна дивизия сменяла другую, облегчая неприятелю организацию отпора.^{560}

Сами участники сражения были более чем обескуражены его итогами. Поражал массовый героизм и жертвенность русской пехоты, безропотно выполнившей приказ, бросивший ее на бессмысленную гибель. Об этом свидетельствуют и русские, и их противники. Притом у союзников действия их противников вызывают искреннее восхищение. Французские офицеры узнавали потом наименование пехотных и егерских полков, атаковавших высоты и заносили их в свои записные книжки, выражая восхищение доблестью противников. Но это было слабым утешением. Кузмин, спустя четыре года после сражения одним из первых поставил вопросы, на которые хотел получить вразумительный ответ: «Было ли необходимо вступать в кровопролитное дело при р. Черной и штурмовать сильную местностью и укрепленную искусством позицию, на которой неприятель мог собрать силы в полтора раза большие, нежели какими мы могли располагать, и не было-ли полезнее, взорвав Севастопольские укрепления южной стороны, покинуть оную?

Третий бастион после оставления русскими войсками Севастополя. Фотография Дж. Робертсона. 1855 г.

Тогда потерь от 4-го по 27-е августа включительно, если не превышающих, то доходящих до 50000 человек могло не быть, и дало бы нам средства действовать в поле с вероятием успеха».^{561}

Русская пехота подтвердила свои великолепные боевые качества, равно как и командный состав подтвердил свою неспособность пользоваться ими для достижения победы. Поражение на Черной своей трагичностью наглядно демонстрировало необходимость экстренного пересмотра основ тактической подготовки командиров и стратегической доктрины использования армии главнокомандующими. Оно требовало «… смотреть несколько шире на причины наших поражений как в Крыму». Бесконечная цепь неудач «… Альма, Инкерман, Черная речка — все это являлось отражением одного и того же бытия, которое объявило бы крамолой всякую попытку … осудить практику красносельских маневров, раскритиковать наш устав и которое прятало под Севастополем в задние ряды и подрезывало крылья творчеству находившихся там талантливых офицеров».^{562}