Последний солдат Третьего рейха. Дневник рядового вермахта. 1942–1945

– Как жизнь во Франкфурте? – Фельдфебель Шперловский растолкал нас и протиснулся поближе. Франкфурт был его родиной. Там, возможно, находилась его семья.

Ветеран опустил голову. Он погрузился в воспоминания.

– Школа была на восточном берегу Одера, на холме. Оттуда полгорода было видать. Все было серо – цвета мертвых деревьев. То тут, то там торчат стены, почерневшие от пожара. Люди живут как пехотинцы в окопе.

Лицо Шперловского задергалось. Его голос дрожал.

– А наши истребители? Артиллерия?.. Разве противовоздушная оборона не действует?

– Действует, конечно… Да что толку…

– Да не волнуйся ты, Шперловский, – сказал Воллерс. – Твою семью давно эвакуировали.

– Нет, – крикнул Шперловский. – Жена написала, что ее взяли на оборонительные работы. Поэтому она осталась в городе. Она не имеет права выезда.

Винер понимал, как подействовали на нас его слова. Ведь мы ожидали доброй весточки. Но ему было все равно.

– Идет война всех против всех, – повторял он, будто робот. – Не пощадят никого и ничего. Немецкие солдаты должны быть готовы ко всему.

Потрясенный Шперловский отошел. Он шатался, будто пьяный.

Немецкие солдаты должны быть готовы ко всему в этом мире. Ведь мы сами его создали. Мы подходим только для этого мира. В других условиях нам нет места. Ленсен застыл как вкопанный и слушал с каменным выражением лица.

– И что, так во всех городах? – спросил он. Наверное, думал о своем городишке.

– Откуда мне знать, – отмахнулся ветеран. – На войне чего только не бывает.

– Умеешь ты поднять настроение! – Гальс не скрывал досады.

– Ты же хотел услышать правду, а не сказки.

У меня возникло такое чувство, будто я пробираюсь сквозь туман и развалины. Я знал, что не переживу нового разочарования. Конечно, я первым делом подумал о Пауле. Но я так давно не получал от нее вестей, что не знал, смогу ли прочитать ее письмо, если придет почта. Столько плохих новостей доходило до меня, что я потерял способность их ощущать. Точно так же бочка заполняется дождевой водой до предела. Подведи к ней хоть все реки мира, она не сможет вместить больше воды, чем есть.

Вот мы переживаем третью зиму войны. А кто постарше – пятую, а то и шестую.

И снова в дорогу. Ночью мы ехали без света, опасаясь русских самолетов, занявших базы в Польше. Особенно активно они действовали днем. Мы прошли через Пруссию, Литву, Курляндию, в которой продолжали сражаться остатки нескольких немецких дивизий.

В темноте и тумане видны были потоки людей, пробиравшихся пешком. Вначале мы приняли их за пехотинцев, но вскоре поняли, что перед нами мирные жители. Мы легко представили себе, в каком они состоянии.

Пересекли границу с Пруссией. Попали на родину Ленсена и Смелленса. Ленсен привстал и высунулся через ограду вагона. Остальные не слишком интересовались пейзажем. Да он и не отличался от польского. Только прудов побольше, а так везде один лес.

– Побывать бы вам здесь под Рождество, – вздохнул Ленсен и улыбнулся. – А сейчас невозможно оценить здешнюю красоту по-настоящему.

Но красоты не слишком заинтересовали нас. Ленсен снова заговорил.

– Очнитесь, вы же в Германии! – воскликнул он. – Подумайте, сколько вы ждали этого момента!

– В Восточной Германии, – заметил Винер. – Почти на фронте. Не знаю, понимаешь ли ты, куда мы движемся. У меня есть компас. Мы едем на северо-восток, и в этом мало хорошего.

От бешенства Ленсен даже покраснел.

– Да вы просто сосунки! От таких пораженцев мы и страдаем. Подспудно вы уже проиграли войну. Просто вас заставляют сражаться, вот вы и воюете.

– Помолчи, – раздалось пять или шесть голосов. – Хотят, чтоб мы выиграли им войну, пусть обращаются с нами как с нормальными солдатами.

– Да вы только плакаться и способны. Ничего другого я и не вижу. Уже с Воронежа война для вас была проиграна.

– А что, разве нет? – спросил Гальс.

– Все равно вам придется воевать, это я вам говорю. У вас нет выбора. Выхода нет.

Ветеран поднялся.

– Да, Ленсен. Мы пойдем в бой. Мы, как и ты, не вынесем поражения. У нас действительно нет выбора. У меня точно нет. Я стал частью этого механизма, и не могу иначе: слишком долго я сражался.

Мы с удивлением смотрели на Винера. Мы-то думали, что он привык ко всему. А теперь он заявляет, что стоит жить только ради того, что и так дорого ему обошлось.

Ленсен не унимался. А мы думали о будущем, которое изобразил нам ветеран. Для меня, француза, Пруссия казалась такой далекой, такой ненужной. Но Винер говорил и о том, ради чего сражался я. Несмотря на все, я чувствовал себя с ним солидарным. Бои становятся все более кровопролитными, и в таких обстоятельствах мы должны сплотиться. Я был частью полка и без особой жалости думал о возможности своей гибели. Смерть покончит со страхами прошлого, настоящего и будущего, которые одолевают меня. В голове стоял какой-то туман, нет, не радость, а ощущение того, что я наконец пришел к пониманию своей судьбы.

Интересно, так ли думают мои товарищи?

Как знать. Но похоже, все испытывали что-то подобное.