Последний солдат Третьего рейха

Гальс, страдавший, как и я, последними словами проклинал кладовщика Ахтырки за то, что не дал нам носков. Прошагав километров тридцать, мы замедлили шаг. Ветераны, шедшие с нами, ноги которых были, верно, из железа, отнеслись к нам как к плаксивым детям. Но они дали нам свои носки, и мы могли продолжать путь, но смогли пройти еще километров пять, не более. Поскольку остальные продолжали идти, не обращая внимания на нашу просьбу остановиться, мы решили разуться и идти босыми ногами по траве. Вначале показалось, что так даже лучше, но вскоре и это не помогло. Кое-кому даже пришла в голову мысль обернуть ноги в новые фуфайки, которые нам выдали, но, испугавшись осмотра, они заколебались. Последние несколько километров, пройденные на рассвете, стали настоящей пыткой. Первый же жандармский пост еще более усугубил ее. Жандармы заставили нас надеть сапоги: они не позволят нам войти в город в таком виде. Мы чуть не убили их. Спасение нашли только в телегах цыган, которые подсадили тех, кому было совсем невмоготу.

Госпиталь находился в том же здании, что и комендатура. Нам даже удалось поговорить с комендантом. Он был вне себя: как, солдаты из «Великой Германии» не имеют даже носков! Он послал в лагерь Ахтырку гневное письмо, в котором разнес неумелых чиновников, которые не могут как следует обеспечить новобранцев. Те, кто нуждался в медицинской помощи, отправились в госпиталь. Здесь их ноги погрузили в воду с хлороформом, что сняло боль как по волшебству. Каждый из нас получил металлическую коробочку красного цвета с кремом, которым нужно натирать ноги, но носков так и не выдали.

Те же, кто в госпиталь не пошел, принялись рассуждать, куда нас направят теперь. Железная дорога Харьков — Киев проходила через Ромны; ежедневно в обоих направлениях отправлялись поезда. Поэтому мы ужасно огорчились, когда два наших фельдфебеля объявили, что мы останемся в городе дня два, а то и больше. Составы, отправляющиеся на фронт, заполнены боеприпасами, а в тех, которые возвращались в тыл, все места заняты тяжелоранеными. Для тех, кто ехал в отпуск, не хватало места. В нашем полутысячном отряде быстро распространялись самые невероятные слухи; ведь нам был дорог каждый час. Мы думали, как бы добраться в Киев своими силами: может, попросить солдат из конвоя подвезти нас или тайком забраться в поезд, пока он стоит, а то и просто украсть у русских лошадей и поехать на них. Некоторые договорились до того, что предлагали пройти двести километров пешком. Но, даже если мчаться галопом, это заняло бы не меньше четырех дней. Так или иначе не оставалось ничего, как ждать.

Ворчуны не унимались:

— Вот так и будем здесь протирать штаны, пока не закончатся отпуска. Надо отсюда выбираться! Сейчас говорят, что мы уедем через два дня, но пройдет неделя, а мы все так и будем здесь околачиваться. Нет уж, с нас хватит, мы уносим ноги.

Мои же ноги так болели, что от одной мысли о пешем походе у меня сжималось сердце. Гальсу и Ленсену было не намного лучше. Так что пришлось нам оставаться в Ромнах. Мы не знали, что делать и даже где спать. Жандармы не давали нам покоя. Пытаться им что-то объяснить было бесполезно: они даже не слушали. На Украине, в раю для уходящих в отпуск солдат, жандармы, наконец, обрели власть, которой они пользовались в мирное время. Лучше с ними было не спорить, а то порвут отпускное свидетельство прямо у тебя на глазах. Мы своими глазами видели, как это произошло с сорокалетним солдатом. Жандармы вдарили ногой по его ранцу, как по мячику, а он в раздражении сказал, что полгода воевал на Кавказе и не позволит с собой так обращаться.

— Предатели! — заорал жандарм. — Предатели, это вы побежали от русских, вы оставили Ростов. Всех вас надо вернуть на фронт и вообще не отправлять в отпуск. — И жандарм, прямо на глазах бедняги, разорвал его свидетельство на кусочки. Мы подумали, что тот от горя взвоет. Как бы не так: он набросился на обоих жандармов и сбил их с ног. Мы еще не успели оправиться от изумления, а его уж и след простыл. Жандармы встали на ноги, крича, что пристрелят его. Мы же решили убраться подобру-поздорову, пока не пристрелили нас.

Через два дня мы все же отправились в Киев: нас посадили в поезд, где было полным-полно скота. Но об удобстве мы не беспокоились. Ведь нам нужно было только добраться до Киева: а он — до уничтожения города оставалось еще несколько месяцев — был по-прежнему прекрасен.

В Киеве у нас возникло чувство: мы спасены, война кончилась. Повсюду распустились цветы, люди жили своей обычной мирной жизнью. Белые с красной полосой автобусы проезжали мимо толп ярко одетых жителей. Повсюду прогуливались солдаты в вычищенной форме, идущие под руку с украинскими девушками. Киев понравился мне еще зимой, а теперь город стал еще прекраснее. Я бы не отказался, если бы война закончилась прямо здесь.