Последний солдат Третьего рейха

С ранцем на плечах и с оружием, казавшимися значительно тяжелее, чем прежде, я начал поиски дома Нейбаха. К счастью, я смог прочитать адрес, нацарапанный на записке, оставшейся от моего погибшего друга. Но как туда добраться: ехать на метро или на автобусе? Я решил, что лучше всего все же пойти пешком, чтобы найти дом Нейбахов наверняка. В то время еще не было ничего необычного в том, чтобы пешком пересечь город. Впрочем, идти на запад, тогда как мне нужно на юг, я тоже не хотел. Я увидал знак: «Южный Берлин», который хотя бы верно указывал направление. Прошел мимо двух жандармов, окинувших меня с ног до головы продолжительным холодным взглядом. Я отдал им честь (приходится отдавать этим ублюдкам честь, как будто они армейские офицеры!), а затем продолжил путь.

Город обладал особой красотой, но при этом в нем царила атмосфера военной столицы. Бомбардировки начались совсем недавно; от них пострадали округа, расположенные в непосредственной близости от железнодорожных вокзалов. Все в этом величественном городе со строгими домами, окруженными пышными замысловатыми изгородями, казалось, было подчинено четкому ритму. Не было ни шумных толп, ни родителей, которые снимают детишкам штаны, чтобы те помочились. Мужчины, женщины, дети, велосипеды, машины, грузовики двигались в одном и том же ритме в четко заданном направлении: казалось, они сознательно выбрали такой темп, при котором невозможна напрасная трата энергии. Как резко такая обстановка отличалась от виденного мною в Париже. Ненужная спешка в Берлине была недопустима; ноги мои сами собой двигались в заданном ритме. Остановиться без веской причины было просто невозможно. Заработал огромный механизм, созданный режимом. Об этом можно было догадаться даже по жестам, которые делала маленькая старушка, шедшая передо мною: я остановил ее, чтобы спросить, как пройти по нужному мне адресу. Ее аккуратно уложенные седые волосы прекрасно гармонировали с безупречной красотой города. Звук моего голоса, казалось, оторвал ее ото сна.

— Простите, сударыня, — сказал я с чувством неловкости, как будто заговорил в театре после начала пьесы. — Не могли бы вы помочь? Как пройти по этому адресу? — Я показал ей клочок бумаги, который выглядел так, будто его вытащили из помойки.

Старушка улыбнулась, словно ангела увидела.

— Идти далеко, молодой человек, — произнесла она мягким голосом, напомнившим мне о детстве. — Очень далеко. Вам нужно на автостраду Темпельгоф. Но это очень далеко.

— Не важно. — Я не смог придумать, что бы еще сказать.

— Лучше поехать на автобусе. Так будет гораздо проще.

— Не важно, — повторил я будто во сне. В голову, как нарочно, не лезли другие немецкие слова. Доброта старой женщины, казавшаяся чем-то странным после крика военных, тронула меня. — Мне идти не трудно. Я пехотинец, — наконец сообразил я, что сказать, и улыбнулся.

— Знаю, — произнесла старушка. Теперь она улыбалась еще нежнее, чем минуту назад. — Вам, наверное, приходилось много ходить. Я доведу вас до замка императора Вильгельма. А оттуда покажу дорогу.

Старушка пошла со мной. Я не знал, что сказать, и она взяла на себя инициативу.

— Откуда вы, молодой человек?

— Из России.

— Россия большая страна. Где вы были?

— Да, большая. Я был на юге, близ Харкова.

— Харькова! — произнесла она с акцентом. — Вот как. Это большой город.

— Да, большой.

Для моей милой попутчицы Харьков был не более чем названием, о котором можно забыть. Для меня же Харьков — город, лишившийся жизни, который когда-то был большим, а теперь превратился в груду развалин. Над ним вьется пыль, дым, пламя, там раздаются крики и стоны, какие не услышишь в обычных городах, длинный коридор из трупов, которые надо выволочь на воздух, и трое большевиков, привязанных к изгороди, из животов которых торчат кишки.

— Мой сын в Брянске, — произнесла пожилая дама: она явно надеялась, что я сообщу ей новости с фронта.

— Брянск, — повторил я в раздумье. — Он, кажется, в центральном районе. Там мне бывать не приходилось.

— Пишет, все хорошо. Он лейтенант в бронетанковой дивизии.

«Лейтенант, — подумалось мне. — Офицер!»

— Вам, видно, пришлось несладко?

— Да, уж всего натерпелись. Теперь, правда, все путем. Я в отпуске, — добавил я с улыбкой.

— Я рада за вас, молодой человек, правда, — сказала она совершенно искренне. — Вы приехали в Берлин навестить семью?

— Нет, сударыня. Хочу увидеться с родителями друга.

Друг! Какой он теперь друг, Эрнст. Он ведь умер. Ради какого друга я битый час брожу по городу? Старуха начала действовать мне на нервы.

— Друг, наверное, из вашего полка, — сказала она так, как будто вместе со мной радовалась отпуску.

У меня возникло желание посадить ее на кол на одной из вычурных изгородей.

— А откуда ваши родители? — задала она вопрос.

— Из Висамбура. Это в Эльзасе.

Она с удивлением посмотрела на меня:

— Значит, вы эльзасец. А я прекрасно знаю Эльзас.

Я хотел ей сказать: не сомневаюсь, она знает его лучше меня, но сдержался.

— Да, эльзасец, — сказал я, надеясь, что она от меня отстанет.