Последний сон

Это второй семейный альбом, который я держу в руках за сегодняшний день. Вслух восхищаюсь обложкой с беспорядочным лиловым узором на белом фоне перед тем, как открыть его. И вновь это чувство, которое зародилось во мне, когда я была в гостях у мисс Блейнт. Одновременно на поверхности и слишком глубоко внутри, словно попытка отыскать зудящий участок на теле, чтобы его почесать, оборачивается провалом – этот зуд где-то под кожей, куда не достать.

С фотографий на меня глядят счастливые люди, улыбающиеся возможности запечатлеть особенный для них момент. Свадьба мистера и миссис Уайт удостоилась пяти позиций в альбоме, когда как остальные события получили не более двух. На одной из фотографий я задерживаюсь подольше – миссис Уайт смотрит в камеру и улыбается, а её муж самозабвенно смотрит на неё. Это не похоже на взгляд обычного увлечённого мужчины, это взгляд человека, который видит в другом весь мир.

Я принимаюсь изучать задний фон фотографии, где висит гобелен, и задумываюсь. Когда именно наша жизнь свернула не туда? Были ли мои родители когда-либо счастливы? Может, такие моменты действительно имели место, но я их не помню? То одна, то другая теория, объясняющая нынешнее положение вещей, загорается в моём сознании слабым мигающим светом.

Возможно ли, что те самые радостные события происходили в моей семье, когда я была совсем маленькой или вовсе ещё не родилась? Но мои родители не просто несчастны, они словно неживые. Как если бы какой-то апатичный дух позаимствовал их тело и заново проживал бессмысленную жизнь.

След от моего большого пальца отпечатывается на глянцевой обложке, защищающей фотографию от всякого внешнего воздействия. Я поднимаюсь, намереваясь уйти, и возвращаю альбом миссис Уайт. Она прижимает его к груди, словно ребёнка, и широко улыбается. Когда миссис Уайт проводит меня до двери и отворяет её, я оборачиваюсь на звук шагов и наблюдаю за спустившейся Лизой – она откусывает кусочек от кекса и убегает обратно. Кекс, который остался без определённой части себя, лежит на столе в окружении рассыпавшейся сахарной пудры.

По возвращении домой я не натыкаюсь на обычную мёртвую тишину. В гостиной играет музыка, а включенный телевизор уже успел нагреть комнату. Пока все коптятся в унынии, Дженис развлекает себя, как может. Она сидит на диване, закинув ногу на ногу. Завидев меня, сестра отрывается от чтения журнала и осыпает вопросами касаемо приготовленной утром запеканки. Понравилась ли она мисс Блейнт? Не была ли начинка суховатой? Понравилось ли мне? Да, конечно, она съела целых два куска. Нет, она была очень сочной. Да, но я съела только один кусочек, чтобы не лишать мисс Блейнт значительной части твоего дара.

– А как прошёл пикник с Роки? Ты вернулась раньше, чем обычно. – говорю я, не скрывая любопытства.

Дженис одаривает меня мрачным взглядом.

– Меня всю искусали комары. Это было ужасно. Я даже не позавтракала – кусок в горло не лезет.

Она снова утыкается в журнал, и я понимаю, что дальше её лучше не расспрашивать. Ещё одно испорченное свидание в копилку моей сестры. Я никогда не вмешиваюсь в их отношения, но чувство, что Дженис пытается за уши вытянуть Роки до установленных ею стандартов, преследует меня до сих пор.

Я забираю поднос с пустой посудой, который стоит под дверью отца и, приготовив ему обед, возвращаю на прежнее место. Ужин ему готовит Дженис, так как после наступления вечера я засыпаю в своей комнате с потрёпанным томиком о медицине в руках.

Ещё два месяца назад отца выписали из больницы. Всевозможные анализы так и не дали ответа на вопрос, с чем именно нужно бороться. «Мы ничего не нашли. Нет установленного диагноза – нет болезни. Все анализы в норме, но можете сдать их повторно», – сказал врач. Что мы и сделали, но результат был тот же. В Уестфорд приезжали доктора, чьи имена были у всех на слуху, но даже они разводили руками. Последнее предположение о болезни отца озвучил доктор из Пенсильвании. Он был уверен, что это ничто иное, как затяжная депрессия. Позже отец по требованию мамы отказался от лечения, подписал бумагу о том, что предупреждён обо всех рисках и освобождает клинику от ответственности за его здоровье и вернулся домой. Каждый день я читаю о медицине, перечитываю огромные тома, чтобы зацепиться за что-то и помочь ему выкарабкаться, но это бесполезно, если он не хочет видеть никого из нас.

Отца я редко тревожу разговорами. Ещё две недели назад я больше часа стояла у него за дверью, умоляя поговорить со мной. Каждые десять минут мои требования становились всё меньше и меньше – под конец я просто стучала в дверь и просила позволить мне хотя бы взглянуть на него. И через час неустанных уговоров услышала из-за двери следующие слова: «Я не хочу ни с кем говорить, Делайла. Пожалуйста, перестань стучать».