Последний свидетель

Давать свидетельские показания оказалось и хуже, и лучше, чем он ожидал. Лучше потому, что, как вскоре выяснилось, он сумел выбросить Грету из головы, несмотря на то что та сидела всего в нескольких ярдах от него и все это время так и сверлила его взглядом. Хуже, потому что Спарлинг заставил его рассказать присяжным все ужасные детали и подробности того, что произошло, когда он заперся в шкафу, а убийцы, совсем рядом, в каких-то двух шагах, безжалостно расправлялись в это время с мамой. Рассказ вслух почему-то превратил эти события почти в реальность, Томас заплакал. И тут же возненавидел себя за это. Плакать на глазах у этой сучки, Греты, а маленькая женщина, секретарь, подносит ему салфетки и стакан воды. Томас поклялся про себя, что больше ни за что не допустит такого всплеска эмоций, что бы там ни вытворял с ним толстяк адвокат Греты.

– Хотелось бы начать с этого человека по имени Роузи, – произнес Майлз Ламберт самым дружелюбным тоном. – Вы говорили, что впервые увидели его у дома отца в Лондоне, верно?

– Да.

– В темноте?

– Он стоял под уличным фонарем.

– Спиной к вам, так?

– Да.

– И ни разу не обернулся?

– Нет, не обернулся. Иначе бы он меня заметил.

– Так что лица его вы не видели.

– В тот момент не видел, нет.

– Только затылок и часть щеки, где был шрам?

– Да, длинный и толстый такой шрам. И увидел я его лишь потому, что волосы у него были собраны в конский хвост.

– Да, да, именно. Конский хвост. Но ведь многие мужчины расхаживают с конскими хвостами, и шрамы имеются тоже у многих, не правда ли, Томас?

– Ну, не такие, как у него. Наверняка кто-то сильно полоснул его ножом по физиономии.

– Как драматично. Но суть совсем не в том, Томас. Я клоню к другому. Как вы можете быть уверены в том, что человек, убивший вашу мать, и тот мужчина, что стоял под уличным фонарем спиной к вам, одно и то же лицо?

– Я уверен, это был тот самый человек.

– Уверены несмотря на то, что видели этого человека всего несколько секунд через маленькую дырочку в стене шкафа?

– Я никогда не забуду это лицо.

– Итак, сперва вы видели мужчину со спины, а второй раз – всего лишь несколько секунд, пребывая в состоянии сильнейшего стресса и страха. И с легкостью делаете подобное заключение, основанное на весьма слабых и неубедительных доказательствах. Согласитесь, все это малоубедительно, верно, Томас?

– Это был тот самый человек.

– Вы делаете такой вывод лишь потому, что решили обвинить Грету Грэхем во всем, что тогда случилось?

– Нет.

– Потому что чувствуете себя виноватым, что не могли спасти свою маму от тех людей в то время, как спаслись сами? И вам нужно взвалить эту вину на кого-то еще, я прав? – безжалостно гнул свое Майлз.

– Нет, это неправда. Я все равно не смог бы ее спасти. Она бежала сзади. Это она втолкнула меня в шкаф. Я не закрывал дверцу…

– Все хорошо, Томас, – мягко произнес судья. – Постарайтесь успокоиться. Я понимаю, вам сейчас нелегко. Мистер Ламберт, я же вас просил. Не надо быть столь безапелляционным.

– Слушаюсь, ваша честь. Вот что, Томас. Я вовсе не хочу сказать, что именно вы виноваты в том, что произошло тем вечером. Ничего подобного, я далек от этой мысли. Я просто предположил, что вы можете испытывать чувство вины. Люди склонны чувствовать свою вину, если умирает кто-то из близких, пусть даже самой естественной смертью. Вы ведь понимаете, о чем я, Томас?

– Да, полагаю, что да, – нехотя ответил Томас.

– И если вы чувствуете себя виноватым, то испытываете потребность возложить эту вину на кого-то другого, я прав?

– Не знаю.

– Вы ведь тогда были настроены против Греты, верно? Еще до смерти вашей мамы?

– Ну, в каком-то смысле, да.

– В каком-то смысле… Уж не потому ли, что она вас отвергла?

Томас залился краской и промолчал. Потом против собственной воли обернулся и взглянул на Грету. Та не сводила с него пристального взгляда.

– Вы ведь понимаете, о чем я говорю, верно, Томас? Как-то в Лондоне она взяла вас на прогулку, а потом, в такси по дороге домой, вы говорили ей, что она прекрасна, объяснялись ей в любви, а она вас отвергла. Сказала, что вы еще слишком молоды. Разве не так, Томас?

– Да, – еле слышным шепотом ответил юноша.

– Я не расслышал, Томас, – сказал Майлз Ламберт. – Нельзя ли погромче? Я не ослышался, это было «да»?

– Да.

В зале воцарилась тишина. Спарлинг беспокойно заерзал на сиденье. Это открытие оказалось для него неприятным сюрпризом. В письменных показаниях Томаса об этом ни слова. «О чем еще мог умолчать мальчишка?» – с тревогой размышлял Спарлинг.

Прежде чем задать следующий вопрос, Майлз Ламберт выдержал многозначительную паузу, дал новым сведениям возможность укорениться в умах присяжных, убедился, что Томас почувствовал себя не в своей тарелке.

– И все это случилось менее чем за два месяца до смерти вашей матушки, не так ли, Томас?

– Так.

– И воспоминания эти были живы в вашей памяти?

– Как-то не думал об этом.

– Вы уверены, Томас? Ведь не станете же вы отрицать, что говорили Грете, что любите ее.

– Я не это имел в виду.

– Так значит, тогда вы сказали ей неправду?