Последний удар

— У Долли, — ответил голос Джона. — Я купил. Оригинал то есть. Не беспокойтесь, «Ролли», он заперт у меня в надежном месте. Я не хочу, чтобы фотографии этого дневничка заблистали во всех нью-йоркских газетах. Представляете, что бы с этим сделал «Грэфик»? Возможно, там состряпали бы один из своих знаменитых коллажей — вы с Долли в пикантный момент. Боюсь, что это навсегда распугало бы вашу респектабельную клиентуру.

Пейн молчал. Потом его голос ответил:

— Ладно. Сколько?

— Денег? Ни цента.

— Не понимаю?

Джон рассмеялся.

— Не хлебом единым жив человек. У меня и так целая пекарня. — Он резко сменил тон. — У вас есть сын, Пейн. Его зовут Уэнделл Пейн, он — краса и гордость английского отделения в Принстоне и считается восходящей звездой в области поэтической критики. Одно слово молодого профессора Пейна…

— Ты, — с удивлением произнес Роланд Пейн, — просто маньяк, и я в этом убежден абсолютно. Ты всерьез предлагаешь мне повлиять на сына, чтобы он написал положительную рецензию на твою пачкотню?

— Не просто положительную, мистер Пейн. Восторженную.

— Очевидно, копаясь в моей частной жизни, ты упустил из виду характер моего сына. Для Уэнделла так же невозможно написать нечестный отзыв, как взломать сейф принстонского казначея. Он просто не станет этого делать.

— Даже ради того, чтобы спасти отца от позора? Знаете, мистер Пейн, если эту маленькую красную книжечку опубликовать, вас могут исключить из корпорации.

— Об этом не может быть и речи! Я не могу его просить!

— Это ваша проблема, не так ли? — Эллери услышал скрип дверной ручки. — Подумайте, еще есть время. По моему предложению Дэн Фримен пошлет экземпляр моей книги вашему сыну на рецензию с запиской от себя. Я даю вам время до выхода в свет следующего номера «Сатердей ревью», посвященного поэзии. Я буду ждать его с нетерпением. Договорились, мистер Пейн? Вы что-то хотели сказать?

До Эллери донесся изменившийся, прерываемый тяжким дыханием голос адвоката:

— Ничего. Ничего.

Эллери услышал, как дверь в комнате Пейна открылась и закрылась — и то, и другое очень тихо. Затем раздался тихий звук шагов Джона Себастиана вниз по лестнице.

Он также услышал резкий металлический лязг, словно кто-то рухнул на кровать.

Эллери заметил, что весь трясется.

Это не был Джон. Это не мог быть Джон даже в худшем своем варианте. Тот Джон, которого знал Эллери, был не такой. Тот Джон, которого полюбила Расти Браун, был совсем не таким человеком.

И все же это был Джон. Это не мог быть никто другой.

Был. И не был.

Это было невыносимо.

И в этот вечер именно Роланд Пейн обнаружил девятый рождественский подарок. Он поднялся к себе сразу после ужина, сказав, что ему надо написать несколько писем. Он спустился через две минуты. Его красивое лицо было взволнованно, даже его седая шевелюра выражала негодование, а веселенький пакетик он нес так, словно подобрал его на китайском рисовом поле. Он бросил его на узкий стол, вытащил платок, нарочито обтер руки, после чего ушел обратно наверх, не проронив ни слова.

Так же безмолвно Эллери взял сверток.

«Джону Себастиану» было написано на карточке, изображающей Санта-Клауса.

На той же машинке.

В этот раз на белой карточке в коробке было четыре машинописных строки:

В девятый Святок вечерок
Шлю тебе, мой голубок,
О б е з ь я н у в твой зверинец —
И подсказка, и гостинец.

В красной оберточной бумаге находилась кокетливая, довольно симпатичная обезьянка, сделанная из материала, похожего на фетр. При других обстоятельствах она могла бы вызвать восторженный визг женщин и улыбки мужчин. Но сейчас все смотрели на нее так, будто у нее вот-вот вылезут рога и она начнет читать «Отче наш» наоборот.

Эллери перевернул карточку. Там было пусто.

— Есть предложения?

— Есть! — крикнул Джон. — Сжечь все это к чертовой матери!

Дэн Фримен хихикнул из своего угла.

— Есть такая старая еврейская пословица, которую я порекомендовал бы на этот случай, Джон. В буквальном переводе она означает: «По чужой заднице и шлепнуть приятно». — Он встал, улыбаясь. — А знаете, мне все это начинает правиться.

В эту ночь Эллери вышагивал по своей комнате с тем железным бешенством, с каким мерил шагами свою темницу в замке Иф Эдмон Дантес.

Снова животное. Вол. Верблюд. Рыба. А теперь еще и обезьяна. И в записке первый раз появилось слово «зверинец», как бы выделяя животных из числа прочих подарков.

Он сосредоточился на четырех дарах, связанных с животным миром.

Вол. Верблюд. Рыба. Обезьяна.

Непарнокопытное. Жвачное. Водное. Примат.

Рога. Горбы. Плавники. Руки.

Он раздраженно замотал головой.

Материалы, из которых они сделаны? Вол — дерево. Верблюд — металл и эмаль. Рыба — живая плоть. Обезьяна — ткань. Когда он обнаружил, что незаметно для себя прибавил к этому списку «Куин-пробка», он схватился за дневник и попытался отвлечься, записывая все происшедшее.

Но слово «подсказка» в сегодняшнем послании продолжало колотиться у него в голове. Это слово появилось там в первый раз. Как если бы автор обозлился на его тупость и кое-что пояснил…