Последний вечер в Монреале

На автобусной станции в Сан-Диего она стояла перед длинной вереницей таксофонов, околдованная их свечением, безуспешно пытаясь вспомнить какой-то номер. У нее был путеводитель, из которого она надеялась почерпнуть сведения о молодежных хостелах Калифорнии, и ближайший въезд в Сан-Диего находился в нескольких милях от автостанции, но она все равно отправилась туда. Она не торопясь шагала по безумным вечерним улицам, излучавшим дневной зной. Из медленно двигающихся автомобилей с затемненными стеклами долбила танцевальная музыка. Чемодан превращал ее в приезжую, поэтому она выбросила его мимоходом в мусорный контейнер. И после этого продолжала свой путь налегке, ощущая бесконечную анонимность, менее настороженная и менее бдительная, заложив руки в карманы, иногда насвистывая обрывки долетавших мелодий. Она прошла мимо евангелической церкви и присела отдохнуть на ступеньки в головокружительных сумерках. Церковь и ее душу распирало от музыки. И снова в путь, мимо бакалейной лавки, в дверях которой торчали два маленьких мальчика, и один из них высказался о ней по-испански, а она ответила на его языке, и тому сразу стало неловко, а она продолжала шагать в темноте. В те дни она носила в карманах списки (языки, имена), и пачки бумаг превосходно умещались в ее правой руке.

В свой первый день в Риме она отправилась в интернет-кафе и вышла с домашним телефонным номером в Квебеке. В мотеле она долго просидела с клочком бумаги, а затем заказала безумно дорогой междугородний звонок. После второго гудка трубку взял мужчина.

– Саймон, – сказала она.

– Кто говорит? – спросил он по-французски.

– C’est moi[24].

– Лилия?

– Я просто хочу тебя поблагодарить, – сказала она.

Саймон помолчал, прежде чем заговорить.

– Не благодари, – сказал он наконец. – Это все, что я мог сделать.

Спустя час она повесила трубку и вышла в город, вернулась к Тибру и прогулялась по тому же мосту, не застав ни своих списков, ни полицейского. И долго стояла, глядя на воду. Спустя десять лет она стояла на том же месте со своим мужем-итальянцем в день седьмой годовщины их свадьбы; он хохотал от того, как она изображала полицейского.

– Было страшно, – настаивала она. – Я думала, меня арестуют и депортируют на месте.

– Я знаю, – сказал он, все еще хохоча. – Ты это мне рассказываешь каждый год, любовь моя, когда это ты чего-нибудь боялась в жизни?

Однажды на шоссе в американских горах, однажды на платформе в Монреале. Короче, редко, но жуткие воспоминания остались. Не то чтобы она была несчастлива; просто в мыслях она уносилась к неприятным мгновениям: когда она шла одна по бульварам под дождем. Илай как-то рассказывал ей, что есть один центрально-австралийский язык, в котором слово nyimpe, в его искаженном произношении, означает «запах дождя». (Трудно уже вспомнить его лицо; волосы темные, а глаза карие или голубые?) Или же иногда, когда она просыпалась зимой и одеяла сползали на пол, одного только ощущения холода было достаточно, чтобы воскресить в памяти улицы Монреаля; блуждание по скованному льдом городу с Микаэлой, споры, озноб, рассказы по очереди о памяти и происшествиях. Лилия никогда не доверяла Микаэле, но у них было некое родство; она разделяла подозрения Лилии, что в конце концов окружающий мир окажется либо миражом, либо изощренным розыгрышем. Или когда на станции метро в конце дня она дожидалась поезда, который отвезет ее с работы в Ватикане, где она занималась переводами, домой, где она жила с мужем в нескольких милях оттуда, Лилию поражало мощное воспоминание, от которого у нее захватывало дух. Она могла закрыть глаза и видеть, как Микаэла спускается по ступенькам станции «Площадь Искусств». Еще совсем недавно Микаэла плакала, но сейчас она подошла к Лилии с улыбкой, стиснув красную пачку сигарет. В тот момент, когда Лилия увидела ее, она встала со скамейки и повторила: «Скажи, что случилось», – но Микаэла подошла, улыбаясь, и слегка чмокнула Лилию в губы, прежде чем та договорила. Ее губы замерзли на открытом воздухе.

– Послушай, – сказала Микаэла, положив руки на плечи Лилии, и прошептала ей всю историю на ухо. Это была старая история о разбитом окне и сугробе, которая уместилась в несколько предложений, и когда она рассказала, Лилия осела на скамью, уставясь на нее в ошеломленном молчании. Через несколько минут мимо нее промчится Илай, выкрикивая имя Микаэлы. Через несколько минут ночь обрушится грохотом и катастрофой, но сейчас Микаэла стояла рядом с ней и смотрела на нее, и Лилия никогда не видела ее такой тихой, спокойной. Голос Микаэлы звучал мягко:

– Теперь вспомнила?

Лилия кивнула. Да. Я все вспомнила.

– Я решила, – сказала Микаэла. Лилию поразило выражение лица, которого она никогда не видела; в глазах Микаэлы стояли слезы, но лицо сияло. – Сегодня вечером я уезжаю.

Лилия сглотнула слюну и обрела дар речи.

– Похоже, ты счастлива.

– Да.

– Куда ты уезжаешь?

– Далеко-далеко, – сказала Микаэла с улыбкой, собираясь уходить, и зашагала по платформе навстречу своему поезду.