Последний вервольф

На ней был бежевый макинтош, белая блузка и коричневая в рубчик юбка, но мое воображение тут же нарисовало (ведь никто не мог мне запретить), как она танцует голая, и на ней лишь вуаль и сережка в пупке. Читая по губам ее диалог с норвежцем, я заключил, что она американка: что-то такое было в ее одежде и осанке, что подсказало мне, откуда она. Пока я выуживал всю эту информацию, она в волнении оглядывала людей на платформе и знала, что где-то… где-то совсем близко…

Я отступил к выходу, еле удержавшись от того, чтобы подскочить и обнять ее. Ее! Идеальное местоимение. Эта встреча, какие бывали лишь во времена гермафродитов, еще до того, как появился человеческий род. Один лишь взгляд на Арабеллу в лобби гостиницы «Метрополь» заронил в душе одновременно страстную надежду и холод страха: надежду, что чувство будет взаимным, и страх, что — нет. Теперь не было ни надежды, ни страха, лишь безапелляционное притяжение, основанное на чисто животных инстинктах. Так лезвие гильотины притягивается к ее основанию.

Господи, Джейк, выслушай. Я узнал, что есть самка.

Она нервно сглотнула и отлепила блузку от взмокшей спины. Ее запах — возбуждающий коктейль из аромата надушенной femme[28] и похотливой вони волчицы. Совсем недавно она пережила Превращение, ночи четыре назад. И она тогда ела. О да. В ее глазах еще светилось наслаждение от пожирания плоти, но несмотря на это, в ней еще оставалось что-то от только выпустившейся из колледжа инженю, которая прокладывает свою дорожку в ужасном мире карьеры и денег, решительно настроенная идти вперед и не пасовать ни перед какими бедами и лишениями.

Бритоголовый агент ВОКСа следил с другого конца платформы. Поскольку я не чувствовал вампирского запаха, то логично предположил, что с их стороны за мной сейчас следит человек, хотя его я еще не вычислил. Знают ли они все о ней? О ней! А разве я сам все эти дни не догадывался о ее существовании где-то в глубине души? Разве я не спрашивал себя бесчисленное количество раз: чего ты ждешь, Джейкоб?

Ее ноздри раздулись. Превращение в оборотня чуть не убило ее — но все же не убило. Зато она открыла великий закон: во-первых, ужасно то, что ужас существует; во-вторых, ужасно то, что человек приспосабливается с этим жить. И в ее темных глазах цвета эспрессо было смирение. Она признала как данность то, что с ней случилось. Конечно, это далось ей не без труда. Тяжело принять, что ты монстр. Тяжело решить убивать других вместо себя. Она переживала страшные муки голода и еще более страшные муки совести, но все же училась быть к себе более снисходительной. Ты делаешь то, что делаешь, потому что выбор невелик: или так, или смерть. Ее детство было полно маленьких секретов, а теперь у нее Большая Страшная Тайна. Она была…

Черт, Марлоу, очнись. Ради всего святого, включи мозги! Знают ли они о ней? Да как они могут не знать! Харли ведь знал (в этом я был почему-то уверен), а если знал Харли, значит, и вся организация!

Но он точно не стал бы им рассказывать. Возможно, все не так плохо. Итак, с этого момента я должен был сделать все, что в моих силах, чтобы они никогда о ней не узнали.

Однако пока я об этом думал происходило кое-что еще. (Что бы ни происходило, написала однажды Сьюзан Сонтаг, всегда происходит что-то еще, помимо этого. И обязанность литературы — следовать этому принципу. Не удивительно, что никто не читает книг.) Так вот, это кое-что еще состояло в том, что я начал допускать, будто чаша весов наклонилась — обрушилась, скажем прямо, — в мою пользу. Но в пользу ли? Смирение перед смертью хоть немного упрощает существование. А что теперь? Новые сложности? Новая канитель? Новое беспокойство? Кроме того, происходило еще кое-что. (Можно найти этих еще сколько угодно, с этим литература сталкивается каждый день. Даже удивительно, что кто-то вообще находил силы писать.) Сразу за первой радостной мыслью последовала вторая, куда более печальная: один лишь ее запах сделал со мной то, что не смогли сделать страдания и смерть Харли. И эта мысль стала огромным разочарованием в самом себе. Но тут я снова ощутил ее тонкий чувственный аромат — господи боже — и к члену сразу прилила кровь. Совести придется на время умолкнуть: у меня есть дела поважнее.

Что есть жизнь без любви?

Мои мертвые собрались в группу, словно торговый союз, во главе с Арабеллой.