Последний воин. Книга надежды

— Потише бы, братцы. Спят же люди. А им на работу вставать. Надо уважение иметь.

Уж неизвестно, за кого приняли Пашуту озорники, но каждое его слово добавляло им веселья.

— Вникай и помни! — вопил Гриша. — Высшие уроки нравственности! Дворник-морализатор — продукт технократической цивилизации.

— Ты, по большому счёту, не прав, гражданин с метлой, — вторил Гоша. — Час не доспят, на работу злее будут.

Пашута в первое утро хотел на них окрыситься, но ему самому смешно стало, когда Гоша, изображая акробата, кувыркался с лопатой возле бачка, а его дружок, наступив на его брезентовую грудь сапогом, зычно провозгласил:

— Умри, раб!

Ребята на поверку оказались добродушные и безалаберные, по молодому делу они сами крепко недосыпали, криками и прибаутками старались себя взбодрить, чтобы на лекциях не опозориться. Деревенские ребята, хлебнувшие уже столичной жизни по ноздри, но деньги они промышляли честным ассенизаторским трудом. Когда поближе познакомились, Гоша объяснил Пашуте своё понимание жизни:

— Ты человек городской, Павел Данилович, к тому же философского склада, раз до такой службы докатился. Тебе наши трудности в диковину. К тебе научно-тех-нический прогресс через форточку влез. Ты его давно ждал и от всей души ему рад. С нами дело иное. Деревенского мужика городская культура с ног сбивает. Она к нему под рёбра входит, как нож. Он ведь горькую запивает, чтобы от её чрезмерных доз уберечься. Культура и прогресс, Павел Данилович, это порождение дьявола, а не здравого человеческого рассудка. Разве нормальный человек станет по доброй воле сам себя убивать?

— Не понял, ты про что?

— Про то, что урбанизация рифмуется с канализацией. А которые, как мы с Гришей, чудом от культуры оборонились и не сломались, тем приходится на своём горбу за вами мусор вывозить.

Его дружок добавил:

— Мы с Гошей против всякого фарисейства и девальвации натуральных ценностей. Мы за мир, понял, дядя?

Пашута, видя, что они сверх меры умны и словоохотливы, решил поделиться с ними своей бедой. Он им рассказал, как Варю потерял и найти не может. Студенты выслушали его с недоумением:

— Так ты вон чего… Так бы и сказал, что тебе молодая баба нужна. А, Гриш?

— Точно. Зинку ему надо привести. Слышь, Данилыч, мы тебе Зинку сосватаем. Она тебя враз обиходит. Всех на свете Варвар забудешь. Такая ловкая девица, поверь слову. От твоего несчастья самое лучшее лекарство. Без отца, без матери росла. У ней кличка — «Пропеллер». Все твои страдания в клочья разнесёт. Век нас благодарить будешь. Только приоденься завтра, рубаху новую купи. В этом фартуке ты как-то не смотришься. Душ у тебя есть в халупе?

Они вертели Пашуту из стороны в сторону, ощупывали, одёргивали. Гриша рвался собственноручно ему укладку новую сделать, и так они дико ржали, что из подвала два чёрных кота вылезли поглядеть на неслыханное представление. В иное время Пашута шуганул бы от себя озорников в два счёта, но сейчас ему были приятны их выверты. Его тронуло, что парни не отмахнулись от него, а готовы хотя бы насмешками растормошить и ободрить. Одиноко ему было, ох как одиноко.

Днём время пролетало незаметно. Прибрав в подъездах и для виду поковырявшись возле клумб, он возвращался в свою конуру, где разогревал на плитке нехитрый обед, обыкновенно какой-нибудь супчик, приготовленный из пакета, к нему хлеб да колбаса, да молоко. Потом отдыхал часок, развалившись на топчане, то ли спал, то ли так лежал, затем готовил себе чай, заваривая как можно крепче. Чай пил с печеньем или вафлями, а то и тортиком себя баловал. Ближе к вечеру отправлялся навестить Лидию Васильевну, с которой у него установились дружеские отношения. Если заставал одну, а это обычно так и бывало, они вместе выкуривали по сигарете и делились впечатлениями дня.

Лидия Васильевна никогда не заводила первая разговор про Вареньку, но понимала, что Пашута затем и пришёл. Она теперь была в курсе всех подробностей и согласилась, что с ним приключилась настоящая любовь, о которой многие знают только понаслышке,

— Если бы блажь была, — в который раз убеждал её Пашута, — я бы давно перемогся, верно? Я калач тёртый, кое-чего повидал на свете. Понятно, обману много в интимных связях. Но бывает и настоящее. Вот мне всё время плакать хочется, это же стыдно кому сказать, как я характером ослабел, Лидия Васильевна, страшно подумать… Может, к врачу обратиться, к психиатру?

— Почему бы и нет, — соглашалась Лидия Васильевна. — Сейчас есть хорошие таблетки. Тазепам, например. Я сама иногда приму таблеточку — так уютно делается. Сны лёгкие снятся. Да я вам завтра принесу.

Обсудив сердечные дела Пашутины, они переходили к менее насущным вопросам. Пашута всё пытался выяснить, почему Лидия Васильевна такая грустная, хотя вроде всё у неё нормально — двое сыновей и прекрасный муж. Лидии Васильевне не то чтобы тема была неприятной, но как-то она её избегала.

— Всё же это чудно, — начинал Пашута после паузы. — Со мной пусть, я человек пропащий. Но вы от чего в печали, дорогая Лидия Васильевна? Красивая, при солидной должности…