Последний воин. Книга надежды

Пётр Петрович, припарковав машину в укромном переулке за городским парком, взялся разжёвывать ей, что его положение не позволяет ему вести себя подобно какому-нибудь хипповому юнцу. Он должен думать об общественном резонансе своих поступков. Некоторые административные круги в городе, от которых он пока, увы, зависит, как и каждый гражданин, могут истолковать появление у него в доме одинокой девицы превратно и использовать ему во вред. Другое дело, когда они с Варенькой приглядятся друг к другу и решат оформить свои отношения…

Варенька выслушала его внимательно и ответила так:

— Мне к тебе, лопушочек, приглядываться незачем, я и так тебя насквозь вижу. Или едем к тебе, или вези меня обратно к Паше. Он хотя и рабовладелец, но зато не такой трус, как ты.

Дальнейшие уговоры ни к чему не привели. Варенька с маниакальным упорством, порозовев от возмущения, продолжала талдычить своё «или — или», и тут в сердце Хабилы впервые закралось смутное подозрение, что он, может быть, сделал роковую ошибку, позарившись на лакомую, но какую-то малоуправляемую девицу.

Усилием воли он подавил унизительную мысль и решил: пусть будет что будет. Один вечер погоды не сделает (мало ли кто мог к нему наведаться в гости), а завтра поглядим. Если и дальше станет артачиться, придётся действительно отправить её восвояси, зато, как говорится, хоть ночь, да наша.

Настроение у Петра Петровича опять пошло в гору, и он с лихостью подкатил к родному подъезду. На беду около дома случился на ту пору пенсионер Шатунов, недоброжелатель и двурушник, давний враг Хабилы; у этого несчастного пенсионера зрелище идущей под руку с Хабилой смазливой девицы явно двусмысленного поведения, которая была при этом на голову выше своего кавалера, вызвало кратковременный столбняк. Он застыл, открыв рот, не донеся до него сигарету. Вид у него был настолько укоризненный, что Варенька не удержалась, окликнула его приветливо:

— Пойдём с нами, дедушка. Повеселимся на славу, — и сделала гостеприимный жест, постучав наманикюренным пальчиком по горлу. Шатунов лишь обречённо крякнул с таким звуком, точно кран прорвало. Хабило быстренько увлёк озорницу к лифту. Предупредил:

— Ты знай, с кем шутки шутить, девонька. Этот сморчок мне и без тебя столько крови попортил своими писульками!..

— А как же ты думал, котёночек мой пузатый, — важно удивилась Варенька. — От людского глазу не спрячешься. Живи тихо, не шали, и никто тебя не тронет.

В квартире Пётр Петрович неприлично засуетился, что с ним редко бывало. Без всякой надобности мотался из комнаты в комнату и на кухню, нёс какую-то чушь про то, что сейчас они согреют чаёк, а потом уж обговорят все детали, а Варенька, царственно расположившись в обитом красным ратином кресле, спокойно изучала обстановку и вынесла приговор в свойственной ей, как он уже понял, беспардонной манере:

— Хорошо живёшь, старина. Ковры, хрусталь, импортная аппаратура. Честным трудом на всё это не заработаешь, верно?

Потом она категорически потребовала выпить. Хабило, в силу недавнего полусухого закона, прятал спиртное в ящике для обуви, там у него был и хороший коньячок, и пара бутылок отменного грузинского вина, и даже полуведёрный сосуд самогона, подаренный преданным человеком из деревни. Он рад был, что может с честью выполнить желание прекрасной гостьи. На закуску выставил на стол баночку паюсной икры, шмот ярого украинского сала и ещё много разнообразных, труднодоступных яств.

Варенька, следя за его приготовлениями, захлопала в ладоши.

— А вы говорите, в общежитие! Сами хотели всё слопать? Как не стыдно, Пётр Петрович! А ещё считаетесь благодетелем… Поглядел бы Пашенька, как вы за мной красиво ухаживаете, то-то сбавил бы спеси. Он же меня одной картошкой кормил без соли. А с картошки какая любовь, правильно я рассуждаю, дорогой?

За богатым столом засиделись допоздна, и разговор вёлся меж ними доверительный. Но всё же, когда Варенька и не язвила, а, напротив, говорила с ним ласково, с обещанием покорности, в глазах её не гасли бесовские искры, и, натыкаясь на них, Пётр Петрович невольно спешил опрокинуть в себя очередную рюмку успокоительной влаги. Он никак не мог вернуть себе равновесие духа, что-то смущало его, а что — он и сам не понимал.