Последний выпуск

Орион повернулся, и я отодвинулась, позволяя ему встать. Он поднялся и сел на ступеньки павильона, глядя на продолжавшийся амфисбеновый дождь. Я схватила нью-йоркскую футболку, подаренную им – она доходила мне до середины бедра, – оделась и села рядом. Орион сидел, упершись локтями в колени и согнувшись, словно ему было нестерпимо смотреть мне в лицо и видеть то, что отразилось на нем, после того как он признался в своих извращениях. Все окружающие пичкали его этим пойлом – так долго, что Орион перестал ощущать мерзкий вкус.

– Я люблю охотиться. Люблю убивать злыдней, и… – он сглотнул, – …и рвать их на части, и извлекать ману. Я знаю, что это ненормально…

– Замолкни, – велела я. – Видала я ненормальное, Лейк. Я сама ненормальная, а ты совершенно не такой.

Он мягко произнес:

– Неправда. Ты это знаешь. Здесь, в зале, когда шанхайцы хотели тебя убить…

– Нас, – напомнила я.

– …Ты бы не причинила им вреда, – продолжал Орион, не запнувшись. – А я… я хотел их поубивать. Правда хотел. И ты испугалась. Прости, – понизив голос, добавил он.

Как можно спокойнее я ответила:

– Лейк, поскольку моей мамы сейчас здесь нет, я буду говорить ее словами. Ты разве кого-то убил?

Он с досадой взглянул на меня. Никто не смотрит так на маму, когда она наставляет кого-нибудь на путь истинный, так что, наверно, я ошиблась в интонациях, но Орион был сам виноват, зачем он плакался мне в жилетку?

– Не в том дело.

– Нет, в том, и я думаю, что шанхайцы со мной согласятся. Я тоже много кого хочу убить. Но желание не причинит вреда, если его не осуществить.

Орион пожал плечами.

– Дело в том, что мне никогда и не хотелось ничего нормального. И родители не виноваты! Можешь на них злиться, если угодно, но…

– Спасибо за разрешение. Я им непременно воспользуюсь.

Он фыркнул.

– Угу. Я знаю, ты считаешь их негодяями за то, что они с раннего детства позволяли мне охотиться. Нет, не позволяли. Они не негодяи. Просто я ничего другого не хотел делать. Они пытались меня удержать. И это не пустые слова. Ты считаешь Магнуса избалованным? Да я больше трех секунд не смотрел на то, что мне предлагали! Игрушки, книги, игры… мне ничего не было нужно. В десять лет я начал сбегать из школы, чтоб поохотиться. Тогда мой папа – один из пяти лучших мастеров Нью-Йорка, между прочим, – бросил работу и стал весь день проводить со мной. Он пытался меня учить, делал со мной всякую ерунду в домашней мастерской. Я страшно на него за это злился. Через пару месяцев я закатил огромный скандал, потому что он не разрешал мне охотиться. Я разнес всю мастерскую, часть квартиры, некоторые дорогие артефакты… а потом сбежал и спрятался в сточной трубе. Когда мама меня нашла, мы договорились: если я буду ходить в школу, делать уроки и по субботам играть с другими ребятами, в воскресенье мне позволят отстоять смену у ворот анклава и поохотиться на настоящих злыдней. Я рыдал от счастья!

Я нахмурилась, услышав этот поток излияний. Никакого сочувствия я к родителям Ориона не испытывала – признаюсь, по сугубо эгоистическим причинам, которые мешали мне осмыслить другие причины. Тем не менее я признала, что они имели некоторое право бороться с десятилеткой, чьим любимым времяпрепровождением было дежурить у ворот, отбирая хлеб у лучших бойцов, каких только мог нанять Нью-Йорк. Эти ворота наверняка привлекали ежедневно не меньше злыдней, чем школа, если не больше. Шоломанча – не крупный столичный анклав с пятью-шестью выходами, которыми каждый день пользуются волшебники. Десяти лет в качестве стража достаточно, чтобы заработать место в анклаве; единственная проблема заключается в том, что мало кто доживает.

Но Орион с полной искренностью продолжал:

– И сразу стало так хорошо! Я, по крайней мере, нравился людям, хоть они и считали меня странным. А здесь…

– Зачем тебя вообще послали в школу? – перебила я, по-прежнему ища повода разозлиться. – Чтобы защищать других? Ты-то в защите не нуждаешься.

– Они и не собирались, – ответил Орион. – Я сам захотел. Я знаю, все ненавидят школу. А мне нравится. Здесь так здорово!

Я невольно издала приглушенный яростный возглас.

Он фыркнул.

– Да, конечно, даже ты считаешь меня странным. Но… я ведь говорю правду. В школе я могу делать то единственное, что хочу, и это считается нужным и правильным. Мне уже никто не скажет, что я какой-то странный. Я стал… героем.

Я поморщилась; это было уж точно не вовремя.

– Правда, каждый раз, когда меня благодарили, я думал, что это все сплошная ложь. Люди думали, что я храбрый, – а если бы я сказал, что мне просто нравится мочить злыдней, они бы испугались. Как всегда. И да, я думал, что какая-нибудь тварь убьет меня во время выпуска, потому что я не собирался уходить, пока не выйдут все остальные…

Он сделал это саморазоблачительное признание таким тоном, как будто сообщал, что идет на прогулку; в глубине моей души вспыхнула досада, которая тут же погасла, когда Орион договорил:

– …Но меня это не пугало.

Я удивленно уставилась на него.